Проклятие Вермеера - Михаил Бадалян

Михаил Бадалян

ПРОКЛЯТИЕ ВЕРМЕЕРА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Только проехав около трех километров, я понял, что дом, который искал, остался далеко позади. Передо мной, насколько можно было видеть в сгущающихся сумерках, простирались девственные леса, пересекаемые автострадой, одинокой бороздой, устремившейся к подножию маячащих на фоне окрашенного закатом неба гор.

Почти не сбросив скорость, я развернул машину. Колеса, тоскливо взвизгнув, остановились на мгновение. В следующую секунду мой Порше уже несся в обратном направлении, стремительно набирая скорость.

Время от времени я позволяю себе подобные шалости. Могу, скажем, развернуть машину на небольшом пятачке, на который другим даже въехать представляется невозможным. Обожаю делать крутые повороты, выжимая из мотора все его лошадиные силы. Причем совсем, не важно — сухой ли асфальт подо мной или скользкий лед. Бывало, запомнив показания спидометра, я проезжал километров двадцать, ни разу не нажимая на тормоза.

Подобная практика не раз помогала мне в критических ситуациях, неизбежно возникающих у каждого водителя, возомнившего себя Михаэлем Шумахером.

Правда, должен признаться, однажды мне это стоило собственной разбитой машины — раз, двух чужих (в том числе одной милицейской) — два, немалых расходов на компенсацию пострадавшим — три, а также долгих и малоприятных разбирательств с милицией.

Что ж, за удовольствие приходится платить…

Кстати, после этого случая я и пересел в серебристый Бокстер, изменив тем самым старому доброму Опелю, в который при всем желании не смог бы влезть, после того как он трижды перевернулся на шоссе, проехав последние метры на крыше. До сих пор не пойму, как я из него выбрался!..

Увлекшись своими мыслями, я чуть было во второй раз не проскочил мимо дома. Нога резко опустилась на педаль тормоза. Машину занесло и развернуло поперек дороги. Мощные фары Порше оказались нацеленными в сад, окружающий дом. Лучи света, пробиваясь сквозь густые заросли и кроны деревьев, выхватывали из темноты отдельные части фасада.

Выключив фары, я понял, что немудрено было проехать мимо дома, не заметив его, поскольку в наступившей темноте он полностью сливался с раскинувшимся вокруг садом.

Я вновь включил свет и, развернувшись, медленно поехал вдоль живой изгороди в надежде найти дорогу, ведущую к дому. Кое-где между кустами проглядывала массивная чугунная решетка. Но ничего похожего на ворота. Доехав до конца ограды, я снова развернулся и, еще медленнее двинулся обратно.

Перспектива провести всю ночь, разъезжая туда и обратно вдоль обросшей решетки, не очень-то радовала меня. Становилось все темнее. Отсутствие на многие километры вокруг какого-нибудь населенного пункта со своим заревом ночных огней делало темноту если не страшной, то, во всяком случае, настораживающей.

Я стал внимательно вглядываться в заросли и, наконец, нашел то, что искал.

Между двух буйно разросшихся кустов, в которых затерялись два чугунных столба — все, что осталось от ворот, — к дому вела грунтовая дорога, такая заросшая, что, казалось, последний раз ею пользовались лет сто назад.

Со смешанным чувством я съехал с шоссе и направил Бокстер к дому…

Было впечатление, будто я попал в другой мир. Только что подо мной была асфальтированная дорога, и вдруг я очутился в… джунглях. Казалось, что сейчас из-за дерева выбежит антилопа или выскочит леопард. К счастью, ничего подобного не произошло, и я благополучно подъехал к дому. Заглушив двигатель, но, не выключая фар, я вышел из машины и огляделся по сторонам.

Внешний вид строения был отталкивающим, но, в то же время, поражал своей величественностью. На его фасаде невозможно было найти хотя бы кусочек уцелевшей облицовки. Весь дом был покрыт трещинами, сколами, какими-то пятнами. От самой земли кверху, обгоняя друг друга, тянулись полосы мха, словно метастазы, охватившие больное, истерзанное временем строение. Все правое крыло дворца было скрыто под зеленой массой дикого виноградника.

Огромный, в два этажа дом походил скорее на дворец. Широкие лестницы с перилами в виде диковинных зверей, высеченных из гранита, слева и справа, описывая полукруг, вели к парадному входу. Двери были столь огромны, что в них при желании мог въехать электровоз. Между лестницами, напротив входа, находился бассейн с фонтаном, вернее, — то, что от них осталось — несколько фрагментов гранитного бордюра и ноги центральной фигуры на возвышенности. Из нее, по всей видимости, и била когда-то струя воды, доходящая, должно быть, до уровня крыши дворца. Но и от ног осталось так мало, что трудно было определить, принадлежали ли они мужской или женской статуе. Хотя, если судить по размерам, ступни были все же мужскими.

Однако вернемся к дому. Окна на всех этажах были чуть меньше дверей. Как ни странно, я не заметил ни одного разбитого стекла, что никак не вязалось с обликом дворца. Ни лучика света не пробивалось сквозь плотно занавешенные окна. Если бы я не был уверен, что дом обитаем, могло показаться, что в нем давно никто не живет.

Довершало всю эту архитектуру огромная, нависшая над всем домом крыша со всевозможными оконцами, трубами и заплатами.

И только большая параболическая антенна спутникового телевидения возвращала меня в конец XX века.

Я погасил фары Порше. Стало так темно, что ничего не было видно в двух шагах. Я включил фонарик, который постоянно держал в машине, и быстро взбежал по правой лестнице. Луч света высвечивал на стене пятно диаметром тридцать-сорок сантиметров, которое я стал водить вокруг двери в надежде найти если не кнопку электрического звонка, то хотя бы шнур с колокольчиком. Пока я безрезультатно сажал аккумулятор фонаря, зажглась лампа, висящая над входом, а через секунду раздался ужасающий скрежет. Одна половина двухстворчатых дверей открылась ровно настолько, сколько требовалось, чтобы просунуть в образовавшуюся щель голову с лохматой русой шевелюрой.

Чуть позже метром ниже головы появилась морда громадной немецкой овчарки, которая постепенно начала надвигаться на меня, неся за собой мощное мохнатое тело. Не могу сказать, что я боюсь собак, но данная особь ввергла меня в ужас.

— Сидеть, Зиг! — рявкнула голова, затем без паузы, и почти не меняя тона, обратилась ко мне. — Господин Болдин?

Не успел я кивнуть или как-нибудь еще подтвердить, что он не ошибся, как голова опять прорявкала:

— Заходите!

Еле протиснувшись в щель между двумя створками, которые, наверное, больше и не раскрывались, я очутился в обширном зале, служащем одновременно прихожей. Мне почудилось, что я опять оказался в ином мире — третьем за сегодняшний вечер.

Вестибюль был освещен, но источника света не было видно. Свет струился откуда-то сверху. Я поднял голову. Потолка как такового не было. Вместо него зияла огромная дыра причудливой формы, огражденная перилами, ажурной вязи которых позавидовали бы королевские дворцы. Сквозь отверстие виднелся потолок второго этажа. Прямо посередине с потолка свисала люстра неимоверных размеров и неописуемой красоты. Но она не горела. Свет лился со второго этажа.

В противоположном конце зала широкая лестница из голубого мрамора, покрытая толстой ковровой дорожкой, терялась в полумраке…

— Могли явиться и пораньше, — голос ворчуна вернул меня к действительности. — Господин Болдин, — добавил он совсем некстати.

— Да вот никак не мог найти ваш дворец, — как можно вежливее ответил я.

— Было бы что искать. Это единственный дворец в округе, — проворчал он и, снова вставив господин, исчез в одной из дверей, выходящих в зал, не слушая моих оправданий…

Я остался один на один с Зигом, боясь пошевелиться. Собака же, широко зевнув и продемонстрировав набор великолепных клыков, спокойно улеглась на полу и, чуть склонив в сторону морду с высунуть почти до пола языком, уставилась на меня. Полежав так с минуту и убедившись в моей безобидности, Зиг откинулся на бок, вытянул лапы. Тем не менее, он не терял бдительности. Стоило мне залезть в карман за сигаретами, пес приподнял голову и слегка зарычал. Но, увидев в моих руках всего лишь пачку Парламента, успокоился и, потянувшись, закрыл глаза.

Прикурив от зажигалки, я глубоко затянулся и осмотрелся вокруг. Все стены вестибюля были увешаны картинами старых мастеров. Тут и там со стен на меня смотрели полотна Гойи, Веласкеса, Ван Дейка, Ватто. Авторство остальных картин с первого взгляда трудно было определить, хотя не было никакого сомнения в том, что и они вышли из-под кисти прославленных живописцев прошлых веков.

Верхнее освещение делало небольшую картинную галерею таинственной и загадочной. Все в этом доме было загадочным, даже пес, который опять встрепенулся, когда я во второй раз полез в карман за сигаретами, хотя, казалось, он спал. Убедившись, что у меня в руке все та же пачка Парламента, Зиг перевернулся на другой бок, зевнул и снова закрыл глаза.