Великолепный век. Роксолана и Султан - Наталья Павлищева

Наталья Павловна Павлищева

Великолепный век. Роксолана и султан

Воля – неволя…

Музыка… она сводила с ума, потому что была протяжной, тоскливой, усиливая и без того мрачное настроение.

Неволя… Что может быть горше? Особенно если попала в нее прямо перед свадьбой. Налетели, дома подожгли, людей рубили без жалости и часто без смысла. Крик женский и детский стоял такой, что и бушующее пламя заглушить не могло. Но не дома, не скарб стали главной добычей набежников, они гонялись за людьми, прежде всего за девушками и женщинами.

Насте пересидеть бы, спрятаться в кустах или вообще лесу, но увидела, как занялась церковь, в которой отец был священником, метнулась:

– Тато!

И попала на глаза страшному, черному… Подхватил прямо с земли в седло, захохотал, помчал… И кончились Настина волюшка и прежняя жизнь.

Не у нее одной, у этого торговца невольниками оказались пятеро рогатинских девушек, а сколько еще у других?

Из задумчивости Настю вывел окрик хозяина, ему тоже не понравилась мелодия. Завели другую, более живую, зазвучали бубны, зазвенели какие-то колокольчики, но веселья все равно не получалось: видно, на душе у музыкантов не радостней, чем у полонянок, а может, они и сами невольники? Хозяин снова закричал, музыка прекратилась вовсе.

И тогда Настя вдруг затянула песню, свою, домашнюю, ту, что пели на воле. Девушки подхватили. Теперь черный страшный степняк кричал уже на них. Кричал, но бить не бил, только вращал глазами страшно и плетью размахивал.

– А драться боится?

Одна из полонянок усмехнулась:

– Мустафа? Боится шкуры наши попортить.

– Какие шкуры?

– Кожу нежную, девичью. Чтоб следов не осталось.

– А если я сама себе попорчу?

Девушка, что объясняла, горестно вздохнула:

– Ты, видать, только попала в полон, не знаешь, каково это. Отберут красивых, остальных отправят на тяжелую работу по дому. А из красивых снова отберут умных.

– Зачем это?

Настя подсела ближе, чтобы тоже послушать, что станет говорить девушка. Та тяжело кашляла, задыхалась, видно, была больна, но продолжила:

– Пока говорить могу, скажу вам, чего бояться и как себя вести. Бежать отсюда некуда, вокруг – то ли степь, то ли море будет. А когда в Кафу привезут, так и вовсе чужой город. Потому, если жить хотите, привыкайте.

Невольницам два пути: некрасивым, как уже сказала, в рабыни на тяжелый труд, а тем, кто лицом да станом удался, путь в наложницы. Это рабыни для услады.

– Какой еще?

– Мужчин услаждать. Их мужчины, кроме четырех жен, еще могут сколько угодно вот таких рабынь держать, чтоб каждую ночь новая была. Гарем называется. Кто поспособней, тех обучать начнут.

– Чему же?

– А многому. Языку своему и многим чужим, какие выучишь. Письму, счету, пению, танцам, играть научат на разных инструментах, Коран обязательно…

– Это что?

– Вроде Библии нашей или Священного Писания.

– Читать?

– Нет, женщине его читать не положено, это для них Святая книга. Только пересказывать станут, а вы чтоб запоминали. А еще как мужчину ублажать…

Настя, не выдержав, звонко расхохоталась:

– А это как?

– Куклы у них есть деревянные, станут учить, как с нее халат снять, как разуть, как приласкать…

– Вот еще!

– А кто спрашивать будет?

– Ты сама говорила, что шкуру попортить боятся? Так я ее испорчу!

– И попадешь, порченая, в рабыни к какому-нибудь злому хозяину, станет тебя бить ежедневно, голодом морить и насиловать.

– Ой!

– А ты как думала? Но ты-то красивая – если не дура и учиться сможешь, в любой гарем попадешь.

– А если я не хочу?

– Ты свои желания дома оставила, здесь они никому не нужны. Здесь только одно: выжить и попасть в хорошие руки…

Девушка еще что-то рассказывала, но Насте уже вовсе не хотелось слушать. Ее слова не лучше тоскливой музыки.

Пока их и впрямь берегли, даже связывали мягкой веревкой, чтоб кожу рук не натереть, а дальше-то что?

Вдруг дверь распахнулась явно от удара снаружи, двое слуг втащили и безжалостно бросили посередине девушку. Она была сильно избита, лицо залито кровью, рука неестественно выгнута.

Настя, не выдержав, бросилась к бедняге. Ее примеру последовали еще двое.

– За что ее так?!

Слуга обернулся от двери, коверкая язык, коротко бросил:

– Бежат памагла. Шайтан!

Двери закрылись, сквозь небольшие щели проникало мало света, но глаза девушек уже привыкли к полумраку. Они принялись отирать кровь у бедолаги, смочили ее губы, дали немного попить. Рука видно, была сломана в суставе, потому что, стоило ее тронуть, девушка закричала. Но среди полонянок нашлась разумная, все же устроили подобие лубка, избитой стало легче.

– Кому ты бежать помогла?

– Марысе…

Голос еле слышный.

– Удалось?

– Поймают… куда здесь денешься, если вокруг одни они?

– А если поймают, то что сделают? Убьют?

– Красивых не убивают сразу. Мучить будут долго, – ответила та, что рассказывала про гарем. – Ты думаешь, у меня кашель от болезни? Не было той болезни, пока я хозяину не нагрубила. Вернее, хозяйский сынок лапать стал, я ударила. Так избили в ответ, что теперь едва дышать могу.

– А если всем сразу вдруг отказаться повиноваться? Сразу всех не побьют?

– Побьют и всех сразу, на всех дубинок хватит.

Всю ночь Настя размышляла о том, как можно сбежать. Их и впрямь не связывали, руки берегли, не били. Она понимала, что это пока. Представить себе, что будет ласкать хозяина или кого-то подобного, просто не могла. Нет уж, лучше бежать, хотя бы попытаться, если не удастся, то убьют. Только бы без мучений.

Она попыталась и попалась тут же. Куда бежать-то, если вокруг степь и псы голодные?

И вот теперь стояла перед хозяином, а двое здоровенных слуг держали за плечи и руки. Вырываться бесполезно, но Настя уже знала, что сделает, как только руки отпустят – метнется и вцепится ногтями в противную рожу Мустафы, да так вцепится, чтобы не сразу оторвали. А там будь что будет.

Чтобы крымчак не разглядел это намерение в ее глазах, опустила их долу, стояла, точно неживая.

Но наброситься на Мустафу не удалось, он кивнул, чтобы пока подержали так, и еще что-то приказал по-своему, непонятно что. Слуги вывели во двор трех огромных псов, рвавшихся с цепей, таких злых, что слюна капала с клыков. У Насти все обмерло внутри: зачем псы?!

– Всем смотреть! Не смейте закрывать глаза или отворачиваться!

Во двор втащили еле живую девушку. Кто-то, видно, узнал, ахнул:

– Марыся!

Ее оставили на коленях, подняться у бедняжки сил не было. И тогда…

– Глаза открыть! Смотреть!

Голос хозяина дошел почти до визга, потому что смотреть на то, как здоровенные псы рвали нежное девичье тело, не смог никто. Кто-то из девушек забился в истерике, а Настя просто повисла без сознания на руках у слуг.

Очнулась от выплеснутой в лицо воды. Хозяин протянул руку в сторону пировавших псов:

– Смотри! Смотри! Но это не твоя участь. Ты красивая и неглупая, я за тебя много денег получу. Запомни вот это, бежать надумаешь – я не тебя, сначала их по одной своим собакам скормлю или шкуру живьем спущу и на воротах повешу. Поняла? Будешь бегать – ловить не стану, но каждый день, пока не вернешься, по одной буду вот так! – его рука снова указала во двор.

Он брызгал слюной, глаза побелели от злости, руки в кулаки сжались от желания самому разорвать строптивую полонянку. Но денег жалко, потому стерпел, еще раз фыркнул, как дикий кот:

– Их жизни от тебя зависят!

Вечером он за какую-то провинность до полусмерти избил одну из своих служанок, та тихо выла, валяясь в луже крови во дворе.

Девушка, помогавшая Марысе бежать, сошла с ума: она вдруг встала на четвереньки и с рычанием поползла к собакам, пытаясь отнять «добычу»; псы разорвали и ее.

Ночью никто заснуть не мог, Настя просто чувствовала, что два десятка глаз наблюдают за ней, не отрываясь.

– Я не сбегу, не бойтесь… Не сбегу…

Кто-то разрыдался, не выдержав, за первой принялась плакать еще одна, потом еще. Немного погодя плакали уже все, одна из девушек заголосила:

– Ой, мамо моя!..

Тут же прибежали слуги, принялись раздавать пинки налево-направо, но даже при свете факелов умудрялись не задевать Настю – видно, было приказано беречь. Осознавшие это девушки стали за нее прятаться.

– Шайтан!

Их заперли, а на следующий день ни еды, ни даже воды не давали. Той, что оставалась в небольшом кумгане, хватило только на пару часов. Все сидели молча, напряженно ожидая, что же будет, и боясь подойти к двери.

Но кто-то из девушек все же не выдержал, в комнатке жарко, воды нет, окон нет, дверь заперта… Прильнувшая к тонкой щели полонянка сначала молчала, потом тревожно сообщила:

– Они собираются куда-то! Грузят все.

– А… мы? Неужели нас оставят?!

Это означало бы медленную, мучительную смерть от жары и обезвоживания. Их комната и не комната вовсе, а амбар бывший, вернее, его закуток – тесный, грязный, но двери крепкие и снаружи подперты.