Горячие гильзы - Олег Алексеев

Олег Алексеевич Алексеев

Горячие гильзы

ОТ АВТОРА

Моё детство прошло в сердце псковской земли, в самой её глубинке — среди холмов, лесов и озёр. Глухой, но густонаселённый наш край стал в войну партизанским. На борьбу с оккупантами поднялись все, кто мог воевать.

Фашисты бросали против партизан отборные части, сжигали деревни, убивали и мучали людей, но поставить их на колени не смогли — началось настоящее народное восстание. В нашей стороне враги считали партизанами и тех, кто не носил оружия, подозревали в противоборстве всех — взрослых и детей. Мы, мальчишки, изо всех сил старались помочь партизанам в их опасных делах, хотя старшие всячески пытались уберечь нас от тягот и ужасов войны.

Победа далась партизанскому краю самой дорогой ценой: в войну на псковской земле погиб каждый третий. Люди помнят павших поимённо, в сельсоветах, в школьных музеях хранятся списки погибших и угнанных в неволю — свидетельства беспримерного подвига.

На месте моей деревни, спалённой карателями, до сих пор огромный пустырь. Таких деревень, от которых остались лишь названия, — сотни. В бывших своих окопах, ставших могилами, лежат тысячи партизан — на вершинах холмов, под самым небом.

Я ничего не придумал, изменил лишь имена людей и названия ряда деревень. Главный герой этой повести вообще не имеет имени: мне не захотелось выделять никого из моих сверстников — судьба у всех нас была одинаково сложна и тяжела. Назовём нашего героя так: Мальчик из партизанского края.

С любовью и уважением посвящаю эту повесть своей матери — Валентине Ивановне Алексеевой.

ОСКОЛКИ

Лето было солнечным и жарким. На ёлках таяли наплывы смолы, раньше обычного вызрела земляника.

Моему брату Серёге только что исполнилось четыре года, мне шел уже восьмой, и в сентябре я должен был пойти в школу. Отец с матерью работали в колхозе, а жили мы в тихой северной стороне, в маленькой — всего в семь домов — деревушке. Рядом было озеро, за озером стоял лес, густой и сумрачный. Весной на опушках и гарях токовали тетерева, в огороды забегали палевые зайцы. В потаённых береговых норах — отец это знал точно — таились хищные выдры. Ружей в деревне было не меньше чем ухватов.

то утро мы с братишкой сидели на камышовой крыше сарая и смотрели на приозёрный луг. По лугу, врубаясь в заросли травы, медленно двигались косари. Наш отец шёл первым; было хорошо видно его белую полотняную рубаху. За отцом уступом двигались остальные косцы. Последним, как обычно, плёлся почтальон Антип Бородатый. Он никогда не спешил, даже если нёс срочную телеграмму. Светлели рубахи и косынки, по-тетеревиному шипели косы…

Когда надоело смотреть на косарей, я повернулся, стал смотреть на деревню. Три дома стояли на самом берегу озера; в них жили Огурцовы, Фигурёнковы и Тимофеевы. Ближе к лесу, чуть на отшибе, ещё два дома: наш и Антипа Бородатого. В лесу с трудом можно было разглядеть крышу глинобитной пекарни; рядом с пекарней жили Андреевы. В глубине леса терялся ещё один дом — лесника Ивана Павлова с семьёй из шести человек. Окна дома смотрели на речку Лученку, делившую деревню на две почти равные половины.

Возле нашего дома стояла высокая берёза, возле дома Тимофеевых — ёлка, похожая на стог сена. Озеро и деревню со всех сторон окружали холмы.

Утро стояло чистое и погожее. Солнце горело, будто порох. Над озером ярко голубело небо. Пахло молодым сеном. Мы с Серёгой ждали, когда наконец высохнет роса и косари вернутся в деревню. Отец обещал взять меня и Серёгу на озеро ловить раков, в такой день в воде видно каждую травинку.

— Идут! — выдохнул вдруг Серёга.

Словно со снежной горы, мы скатились с крыши, весело пробились сквозь заросли лопухов.

Косари вышли на берег сонного озера, свернули на просёлок и вскоре растеклись по деревне. Отец с матерью шли под руку; отец нёс на плече две косы.

Повесив косы под навесом, отец вынес из дома решето, позвал нас с Серёгой. Мы наперегонки бросились к берегу озера. Я было опередил братишку, но отец успел поймать меня за рукав, придержал, и Серёга первым, пыхтя, вылетел на берег.

Пахло илом и водяными огурцами, покачивалась на воде пегая от жестяных заплат комяга — две долблёные лесины, стянутые болтами. На песке валялась деревянная лопата, какими обычно сажают в печь хлебы. Отец стащил через голову рубаху, бросил на песок штаны, остался в чёрных сатиновых трусах. Он вычерпал из комяги воду, усадил нас с Серёгой, подал мне решето.

Потом мы отъехали за кромку камышей. Отец грёб лопатой, словно бы копал воду. Мы с Серёгой сидели не дыша. Наловить раков снастью — дело нехитрое, а наш отец умел ловить раков руками. Руки у него были удивительно ловкие и сильные: всё, что он ни делал, выходило быстро и ладно. Я любил смотреть, как отец отбивает и точит косы, плетёт или чинит сети, заряжает патроны для ружья.

Дно озера было песчаным, и вода в нём от этого казалась золотой. В зелёных прутьях камышей дремали латунные лини. Под корягами пряталась темнота. Там и были раки. Отец шумно нырнул, уцепился за огромную корягу. Он смешно двигал ногами, и волосы отца развевались, будто подводная трава…

Вынырнул, бросил в решето крупного тёмного рака. Отдышался и снова ушёл под воду; вытащил сразу пару страшилищ, снова швырнул в решето. Раки таращили глаза, испуганно двигали усами, щёлкали клешнями, словно ножницами.

Отец нырнул в глубину, туда, где смутно темнели камни; по воде потянулась цепочка пузырьков, разбежались и погасли круги…

Рак оказался большущим, занял полрешета сразу, и, увидев такого великана, остальные наши пленники пугливо попятились. Отец тяжело дышал, словно прошёл трудный покос. Тело у отца было белым, как молоко, только лицо и руки коричневые от загара. По плечам скатывались горящие на солнце капли воды.

— Кто это? — встрепенулся на корме комяги братишка.

По берегу рассыпался стук подков, в разрыве кустов мелькнула белая рубаха и гнедая грива. Конь остановился, и наземь спрыгнул мой друг Саша Тимофеев — остролицый, белоголовый, лёгкий. Он кубарем скатился под берег, залетел по колено в воду, закричал не своим голосом:

— Ва-а-ай-на! Ва-а-ай-на!

Отец мигом забрался в комягу, схватил в руки деревянную лопату, начал грести изо всех сил.

На берегу первым, как всегда, оказался Серёга. Схватил ивовый прут, помчался, размахивая им, будто шашкой. Вот и наш дом. Мать стояла около косотына, развешивая на нём для просушки чисто вымытые оранжевые кринки.

— Ва-а-ай-на! — заорал подлетевший к матери Серёга.

Мама вздрогнула, кринка бесшумно выскользнула из её рук, и по земле рассыпались яркие черепки…

Вечером мы с отцом ставили сети; крякали в камышах дикие утки, над плёсами вился туман. Не верилось, что где-то бьют пушки, рвутся мины и снаряды. Отец медлил: видимо, он думал, что ставит сети в последний раз. Лицо отца от зари казалось огненным…

Берегом плелись, возвращаясь из леса, два моих ровесника и товарища — Саша Андреев и Саша Тимофеев. Как обычно, они дразнили друг друга.

— Жоров (журавль по-местному), — сердито прошипел Саша Андреев.

— Калист (аист по-местному), — живо отозвался Саша Тимофеев.

— Жоров, жоров! — полетело в ответ.

— Калист красноносый! — не сдавался Саша Тимофеев.

Тощие и долговязые, мои дружки и впрямь напоминали журавля и аиста.

Прежде я сердился, когда они дразнились, но теперь почему-то обрадовался. Повеселел и отец, улыбнулся краешком губ.

Наутро по дальней дороге долго шли зелёные военные машины. Около леса остановился цыганский табор, цыгане были хмурыми, как и все люди вокруг. Мать отнесла цыганам целое ведро молока.

Отец надел вышитую рубаху, обулся в новые сапоги, положил в мешок три осьмушки махорки, буханку хлеба и луковицу, поцеловал Серёгу, потом меня, потом притихшую мать.

— Пап, а раки? — спохватился братишка.

Я бросился в чулан, притащил корзинку, в которой уже вторые сутки томились озёрные чудища. Отец развязал мешок, пересыпал в него раков. Мешок шевелился, будто живой.

— Я вернусь, ждите. — Отец порывисто обнял нас с Серёгой.

— Скоро? Завтра? — оживился братишка.

— Нет, не завтра… На нас напали фашисты, их остановить надо.

Возле ёлок стояла готовая в дорогу подвода. На ней сидели те, кто решил идти на фронт добровольцем: дядя Павел Андреев (двоюродный брат моей матери), Анисим Огурцов, Павел Фигурёнков, Иван и Степан Тимофеевы, Иван Павлов.

Добровольцем шёл в армию и мой отец.

Плакали женщины. В стороне стояли испуганные мальчишки.

Иван Павлов взял в руки вожжи, глянул на нашего отца.