Хроника смертельной осени - Юлия Терехова

Юлия Терехова

Хроника смертельной осени

«Чтоб быть справедливым возмездье могло,Лишь злом воздавать подобает за зло»Хаким Абулькасим Фирдоуси,

«Ибо милость выше правосудия,К боли прибавляющего боль»

Женевьева

В комнату вливался серый предутренний свет, изгоняя ночную тьму. Женевьева Пикар с трудом разлепила веки. Глаза заплыли, превратившись в узкие щели, особенно плохо открывался левый. Она с тихим стоном повернула голову направо и увидела горбоносый профиль мужа, мирно спящего, даже слегка всхрапывающего. В детской захныкал Рене, ее маленький сын. Женевьева, сцепив зубы, спустила ноги с кровати и, собрав волю в кулак, поползла в детскую.

Она шла, держась то за мебель, то за стены, молясь, чтобы не упасть и не разбудить мужа. Путь казался бесконечно долгим, в какие-то мгновения ей чудилось, что она никогда не дойдет, а рухнет, да так и останется лежать, скрючившись в коридоре. Наконец она доковыляла до двери детской. Ребенок плакал во сне.

– Ш-ш! – Женевьева покачала кроватку. Вдруг ей удастся успокоить его, и тогда она сможет подремать здесь, в кресле, хоть пару минут. Но малыш продолжал плакать. Все правильно, ему пора есть. Она с трудом подняла сына и, замирая от боли во всем теле, присела на край кресла, заваленного упаковками подгузников, свежевыстиранными ползунками и распашонками. Она расстегнула халат, с трудом высвободив вырванные с тканью пуговицы из петель, и дала ребенку грудь, покрытую черными синяками и ссадинами. Младенец жадно сосал, эстетика завтрака ему была решительно безразлична, а Женевьева продолжала кривиться от боли, зажмурившись и стиснув зубы. Слава богу, сын не успел разбудить Жан-Пьера. Иначе бы не миновать еще одного скандала.

Накануне муж вернулся очень поздно, к полуночи, хотя она ждала его к восьми. От него разило за несколько метров вином и табаком – тошнотворная смесь запахов, которых Женевьева не выносила. Он рухнул за стол, не переодевшись и не помыв руки. Эти грязные руки лежали на идеально чистой скатерти, только утром тщательно ею выглаженной.

– Жрать давай! – зарычал он пьяным голосом и стукнул огромным кулаком по столу. Ему было плевать, что жена уже спала к его приходу, вконец вымотанная грудным ребенком и домашними хлопотами.

Накинув на ночную рубашку халат, Женевьева принесла ему тарелку с остывшей едой и обязательный стакан дешевого бордо. Конечно, ему уже хватит, но по опыту Женевьева знала: если благоверный не получит его бордо, то получит она – немедленно, без всяких проволочек – по лицу, до крови. «Так пусть упьется своим винищем» – с ненавистью думала Женевьева, наблюдая, как Жан-Пьер поглощает ее нехитрую стряпню – рис и рыбу.

Наконец, уничтожив еду, он с грохотом отодвинул тарелку в сторону:

– Что за дрянь ты готовишь?

– Не нравится – не ешь, – прошептала она безрассудно. Только и оставалось надеяться, что он не услышит. Но, к сожалению, он услышал.

– Что ты сказала? – Жан-Пьер поднял на нее свирепый взгляд. – Что ты сказала, шлюха?

Отшвырнув стул, он двинулся к ней. Женевьева охнула и бросилась прочь, надеясь спрятаться в ванной или в стенном шкафу. Он настиг ее посреди гостиной и, свалив с ног, начал бить, как равного себе. Женевьева старалась сдерживать крик, чтобы не разбудить ребенка. Но боль становилась нестерпимой. В какой-то момент она нащупала в кармане халата сотовый телефон, и вслепую нажала кнопку экстренной помощи…

Наряд позвонил в дверь спустя минут пятнадцать, когда на ее лице не осталось живого места, и муж опустил занесенный кулак.

– Откройте, полиция! – услышал он. Женевьева уже была почти без сознания.

– Salope[1]! – прошептал Жан-Пьер, пьяный от крови. – Ты их вызвала! И на что ты надеешься?

Он в озлоблении пнул Женевьеву в грудь, вытер окровавленные руки об ее халат, и отправился открывать дверь. Словно сквозь сон, она услышала жизнерадостные мужские голоса.

– Эй, Пикар, снова буянишь? – Короткий смешок и звук хлопка ладони о ладонь.

– Да, совсем моя от рук отбилась, – голос Жан-Пьера звучал весело и бодро.

– Ты бы полегче… Уверен, что все будет в порядке?..

– Да, Леже, все нормально, я ее сейчас утешу, – трепеща, услышала Женевьева, после чего входная дверь захлопнулась. И на что она надеялась? Ее муж был полицейским и работал в районном участке, откуда и прислали наряд. Сержант Рауль Леже – его закадычный друг, а остальные – собутыльники, с которыми он глушит пиво по выходным.

Жан-Пьер появился на пороге гостиной, где Женевьева валялась на полу, и оглядел ее с жестокой усмешкой. Потом присел перед ней на корточки и, ухватив за подбородок, развернул лицом к себе.

– Вот тварь! Еще раз нажмешь на вызов, сломаю тебе пальцы. Поняла? Я тебя спрашиваю – поняла?

Женевьева в ужасе кивнула. Она вообще была понятливая и даже в школе училась лучше всех. Как же ее угораздило влюбиться в такое чудовище?

– Поднимайся! – велел он, и Женевьева послушно попыталась привстать. Но у нее ничего не вышло, и она со стоном упала обратно на пол. Жан-Пьер схватил жену за волосы и поволок в спальню, будто она была старым пальто, забытым в прихожей.

Женевьева прекрасно слышала обещание, данное Жан-Пьером своему коллеге. Сейчас он ее утешит – значит, самое тяжкое еще впереди… Главное – выдержать, потому что после он заснет мертвецким сном, а назавтра, проспавшись, как ни в чем ни бывало, потребует кофе и омлет. Он будет даже ласков, потреплет ее за черную от кровоподтеков щеку. И она поплетется в ближайшую boulangerie[2] за свежим багетом и приготовит ему завтрак. Все повторялось с очевидной регулярностью раз в неделю – ее лицо не успевало заживать. Дважды она жаловалась на него в полицию, но оба заявления затерялись где-то в горах полицейских бумаг, а она получила новую порцию побоев…

…Малыш поел и затих. Женевьева заставила себя встать с кресла. Уложив Рене, она, еле отрывая подкашивающиеся ноги от пола, побрела обратно в спальню. Сейчас она соберется с духом и сделает то, что должна. «Больше не могу, – ей хотелось рыдать, но она не могла: плакать было больно и опасно – вдруг проснется муж. – Сил нет…»

Они познакомились три года назад, и во всем Париже не нашлось бы пары влюбленней и счастливей. Родом из Марселя, Жан-Пьер походил на цыгана – смуглый, горбоносый, с черными глазами, а Женевьева, маленькая изящная парижанка, только что закончила медицинский колледж. Они впервые встретились в больнице на Левом берегу, куда напарник привез Жан-Пьера с пустяковой раной, и она эту рану тщательно обработала. В конце смены он ждал ее у выхода из больницы с бутылкой вина. Забыв об усталости – Женевьева обычно с ног валилась после дежурства – она поехала с ним в Венсен[3], где они эту бутылку и выпили, закусывая багетами с ветчиной и сыром. Так она провела один из самых счастливых дней в своей жизни…

Женевьева заставила себя подняться с кресла. Если она сейчас же не сделает это – в следующий раз он ее убьет, обязательно убьет – его не остановит даже то, что маленький Рене осиротеет. Вернувшись в спальню, она стала собирать с пола вещи Жан-Пьера, валявшиеся там же, где он их сбросил с себя перед тем, как взгромоздиться на жену. Форма, изрядно провонявшая потом, дешевым табаком и дешевым же вином, носки, ботинки и – портупея – вместе с табельным пистолетом, он регулярно забывал его сдавать… Дрожащими руками она вынула пистолет из кобуры.

Жан-Пьер по-прежнему спал, лежа на спине и похрапывая. Он казался столь тихим и мирным, что Женевьева невольно вспомнила, каким он был до свадьбы – веселым, нежным, готовым ради нее на любое безумство. Однажды он оборвал все цветы с клумбы напротив ратуши, и их чуть не поймали – еле ноги унесли. Они бежали по улице Архивов, он держал Женевьеву за руку, чтобы она не отставала, а потом они нырнули в какую-то подворотню, нашли укромный закуток и почти час занимались там любовью, благо на осенний Париж уже опустилась ночь… То была не она, и все происходило не с ней – с какой-то другой Женевьевой, юной, счастливой, сумасшедшей…

Она приблизилась к кровати и подняла руку с пистолетом. Сейчас нажмет на спусковой крючок, и все будет кончено. Даже если она вложит пистолет ему в руку, обязательно докажут, что он не мог застрелиться сам, особенно после ее ночного звонка в службу экстренной помощи. А уж взглянув на ее лицо, все сразу все поймут. Ну, смелее…

– Не делай этого, Женевьева. Зачем губить жизнь из-за такой падали? Тебя посадят.

Сказать, что она испугалась, значит – не сказать ничего. Она ахнула и присела, озираясь. В комнате никого не было – во всяком случае, она никого не видела. Только шторы на окне колыхались от предутреннего ветерка. Но Женевьева всей кожей ощущала чье-то присутствие.