Богатый - Анатолий Величковский

Анатолий Величковский

Богатый

Париж

1972

I

Выйдя из темного подвала на свет Божий, от блеска политых водой тротуаров Богатый ослеп. На перекрестке горел солнечный пожар, пучки лучей били из окон и витрин. Над ущельем улицы ярко сияла утренняя синева неба, синева безусловно праздничная.

Привыкнув к свету, Богатый, по своему обычаю, стал присматриваться к окружающему. Ему очень хотелось, уже давно хотелось, встретить на своем пути подходящий случай, нечто вроде первой ступеньки, став на которую, он мог бы подниматься все выше и выше в поисках благ жизни. Самые же блага жизни он считал единственной целью своего существования.

Весь город состоял из цифр и написанных огненными буквами слов. Богатый шел и читал надписи, ему импонировали названья фирм, банков, фамилии выдающихся фабрикантов. Это чтение было его единственным чтением.

Он подошел к тумбе с афишами, желая прочесть, где в каких театрах и кинематографах выступают новые знаменитости.

Сначала он не обратил внимания на пеструю афишу с изображением призового столба, лошадей с вытянутыми шеями, жокеев в разноцветных камзолах. Но вдруг некий толчок заставил его как бы проснуться и уже наяву иначе взглянуть на афишу.

— Будет ливень, — шепнул кто-то в самое ухо Богатого. Он оглянулся, но шепнувшего не увидел. Однако дальнейшее развернулось уже само собой без всякой посторонней помощи.

Быстро пробежав несколько кварталов, Богатый вошел в гараж и нанял небольшой, но вместительный грузовичок. Не без огорчения Богатый смотрел, как его кровные деньги перешли в карман гаражиста.

— Никто так быстро не меняет своих убеждений, как вы, — думал Богатый, садясь за руль, — вам, дорогие мои, все равно, кого подкупать, кого баловать могуществом; будь демократ, социалист, монархист, диктатор, зверь, черт, вам денежки — безразлично, но вам нужен оборот, без оборота вы — дрянь, мертвечина, бумага.

Нужный Богатому склад старьевщика был по случаю праздника заперт, но Богатый знал, где найти хозяина.

— Как тебе живется, старина? — крикнул Богатый, входя в угловое «бистро».

— А! а! — удивился старьевщик, поворачивая голову и глядя на вошедшего с явным недружелюбием. Но Богатый так радостно улыбался, так дружелюбно обнял его кожаную куртку, что старьевщику стало неловко.

— Ну, а ты как? — спросил он для того, чтобы отвязаться.

— Я как всегда: постепенно! — воскликнул Богатый с чрезвычайной готовностью.

— Прежде всего выпьем, старина! — сказал Богатый и заказал новую порцию пива. За кружкой отношения стали налаживаться. Поговорив о том о сем, о марках автомобилей, о политике, о здоровье жены, детях, Богатый перешел к делу: — Твоих зонтиков никто не берет, а я все куплю, — сказал он. Старьевщик, зная за Богатым немало мелких грешков, подумал, что тут что-то неладно и ощетинился.

— Зачем они тебе? — спросил он с подозрительностью много раз обманутого.

— Да так, просто, по старой дружбе, хочу тебе помочь, старина!

— Видно разбогател? — полувраждебно спросил старьевщик.

Вместо ответа Богатый вынул из кармана деньги и помахал ими перед носом приятеля.

— Серьезно, значит?

— Да, вполне, идем грузить, — предложил Богатый, и, наскоро допив пиво, приятели вышли на улицу.

Товар был взвешен, причем Богатый незаметно ногой придерживал весы так, что выгадал в свою пользу несколько килограмм. При расчете Богатый заплатил только две трети назначенной суммы, остальное обещал доплатить, если дело выгорит. Но старьевщик и так было доволен. Зонтики, собранные на помойках, у него на складе только гнили и воняли.

Пользуясь чудесной погодой, из города выехали тучи автомобилей. Иные направлялись в леса, иные в горы, иные к морю, но были и такие, что ехали на скачки.

К ипподрому подкатывали и набитые битком автобусы, да и от вокзала через горку тянулась цепочка пешеходов.

Флаги развевались над деревянной трибуной, над судейской башней, флажки разных цветов украшали столбы стартов. Белые ленты на белых колышках, обозначающие скаковую дорожку, трепетали над яркой темно-зеленой травой. На холмике цвел куст черемухи. В траве, мыльными пузырьками, белел пух одуванчиков. Желтели и голубели полевые цветы. И над всем этим сияло солнце, горячее, чистое, оно накаляло крыши, травы, столбики, до чего ни дотронься, все было горячим, все пахло солнцем, все сверкало в глазах так, что уцелевшая на траве росинка, казалась сияющим огромным изумрудом.

Богатый, как торговец, въехал на грузовике в пелюзу, вместе с торговцами прохладительными напитками и всякой снедью.

Он прикрыл свой товар брезентом, а сам пошел к воротам, остановился и смотрел, как валом валит народ.

На нем был черный фрак, добытый из сорного ящика во время службы у старьевщика, широкополая шляпа такого же происхождения, желтые брюки и сандалии на босу ногу. Самым страшным были вот именно эти босые ноги, вернее лапы с огромными ногтями, с вывернутыми в разные стороны пальцами. Курчавые волосы выбивались у него на затылке из-под шляпы. Легче всего его можно было принять за уличного нищего скрипача.

Почти все, проходящие мимо Богатого, люди были в черных очках. С некоторых пор чудесные солнечные дни, созерцанием которых можно, казалось бы, только наслаждаться, начали людям вредить.

Сверкая черными очками, мужчины несли пиджаки на руках, цветные и белые рубашки были не застегнуты, но это не мешало галстукам свисать на обнаженную грудь. Многие, по примеру Богатого, были в сандалиях. У дам наряды доходили почти до полной прозрачности. В особенности, когда смотрел на них Богатый, против солнца. На головах своих они несли всевозможные парикмахерские выкрутасы. Иные прически походили на башни, иные на шары, иные на палатки с наплывами на уши, на глаза, но большею частью они напоминали кремовые фигурки на тортах.

Большинство было без чулок, но зато ноги их были выкрашены под загар. Всякие браслетики, колечки, серьги поблескивали, стучали громко каблуки.

Все, что видел Богатый, ему чрезвычайно нравилось. Чем глупее представлялось ему человеческое стадо, тем радостнее делалось у него на душе.

В солнечном воздухе как бы заискрились удары колокола. Звон дрожал над ипподромом, и на скаковую дорожку, один за другим, из падокка выезжали жокеи, на молодых красивых, похожих на борзых собак, разномастных жеребчиках. Публика скопилась таким образом, что Богатый лошадей не видел, а видел только жокеев, которые, как бы стоя на корточках, пролетели над головами зрителей. Таким образом пролетел жокей в зеленом камзоле с желтыми рукавами, за ним малиновый с белым крестом на спине, чуть позже синий с красными полосами, летел почти стоя, заслоняя желтого с белыми рукавами. Остальных Богатый не пожелал смотреть, он пошел к своему грузовику, сел на крыло и начал обводить горизонт пытливым взором. Было уже около трех часов дня. К этому времени все утренние туманности испарились в горячих лучах солнца, воздух стал особенно чистым и потому на синем небосклоне очень хорошо виднелись снежные вершины гор. Одни снега были видны, все остальное скрадывала даль, и потому получалось впечатление такое, словно на дальнем синем океане, белеют остроконечные паруса. Богатый даже дыханье затаил. Но разобрав в чем дело, он вспотел от горя и обиды.

Проклиная свою идею, Богатый заодно проклял и людей, и скачки, и чистое небо, и солнце. Но делать было нечего, приходилось ждать. Он то садился на крыло, то вскакивал и ходил вокруг машины, как потерянный. Словно сквозь сон, ему слышался иногда ритм галопа многих лошадей, рев толпы, взрывы аплодисментов и крики восторга. Но все это его еще больше раздражало.

— Ослы, в лошадки играют, нашли чем заниматься! — думал Богатый, — в мой век техники, науки, возмутительно! На бойни бы всех этих фаворитов, раз навсегда покончить с остатками варварства!

Что ж, может быть, Богатый был прав, может быть, действительно следовало бы покончить раз навсегда с этим древним благородным спортом. Ведь не только он, но и почти вся остальная публика пришла на скачки лишь для того, чтобы выиграть деньги. Не из благодарности, не из любви к своему вековечному другу сохраняется жизнь этих вот скаковых лошадей. Люди уже давно забыли, что этот ритм галопа, это цоканье конских копыт, как неизменный аккорд, сопровождало их подвиги, славу и труды в продолжение долгих веков. Теперь редкая душа человеческая обольется слезами при виде унижения, которое незаслуженно несет вековечный забываемый, уходящий в небытье старый, верный друг. О, сколько их легло рядом с воинами на полях сражений, сколько их исхлестано кнутами, сколько их замучено в рудниках, где они слепли от вечной темноты, сколько «сивка-бурка» перевернула земли и все это для того, чтобы теперь пришел на скачки торгаш, выхолощенный машинами от всякого чувства красоты, добра, подвига, и ставил свою ставку в тотализаторе.