Жопа - Алексей Костарев

Алексей Костарев

ЖОПА

Предупреждение: не рекомендуется к прочтению несовершеннолетним, беременным женщинам, водителям при управлении автотранспортом и лицам, страдающим реактивными расстройствами психики. Все имена, фамилии и прозвища изменены, любое портретное сходство является до некоторой степени случайным. Место действия сознательно не указано, поскольку описанные события вполне могли произойти в середине 90-х годов в любом из крупных городов России, разумеется, при наличии соответствующих предпосылок.

Пессимист — оптимисту:

— Всё, хуже уже некуда, хуже просто быть не может!

Оптимист:

— Да что ты! Будет, будет хуже!

Пролог

…Тоска, звериная, глухая тоска, от которой хочется выть и крушить кулаками оконные стёкла, накатила вдруг на Сталкера. И к этой тоске, вероятно, под влиянием спиртных паров, неожиданно примешалась жалость — острая, пронзительная жалость к своим так называемым «коллегам». Он пьяно жалел Гришу, играющего в большого начальника и крутого бизнесмена, пускающего пыль в глаза «пиджачным приятелям» и в то же время заискивающего перед Сан Санычем и таинственным Папой. Жалел Юрку, снявшего единственный в своей жизни непорнографический фильм-десятичастёвку под названием «Ярость», недомонтированная копия которого пылилась, наверное, и по сей день на полках киностудии. Жалел дуру Светку, которой природа дала прекрасное тело, сэкономив, при этом, на всём остальном. Жалел Мишку с его неудовлетворёнными и безуспешно скрываемыми гомосексуальными наклонностями — именно стремление скрыть эти наклонности и побудило его к исполнению ролей героев-любовников в порнофильмах. Жалел Дядю Васю, чья отрешённость в отношении всего, что не касалось движков, ламп, кабелей, ватт и сечений, граничила порой с идиотизмом. Жалел в очередной раз пропавшего Федю, несущего в себе невероятно мощную подсознательную программу самоуничтожения. Жалел молодую блядёшку, сидящую у него на коленях, кретина Витьку, себя — будущего, едрить его мать, претендента на «Оскар» в номинации «порно», — жалел весь кривой, скособоченный мир, населённый кривыми и перекорёженными людьми.

— Какие ж мы все уроды! — пробормотал он.

— А? — не поняла блядёшка.

— Уроды мы, — повторил он, продолжая почти машинально шарить у неё под лифчиком. — Уроды, копошащиеся в куче дерьма. Сейчас допьём эту бутылку, прихватим ещё одну и пойдем с тобой трахаться.

Впоследствии, впав в грех анализа, Сталкер не раз думал о том, какой из моментов можно принять за точку отсчёта, за начало тех жутких и драматических событий, превративших реальность в кошмар и, в итоге, положивших конец существованию студии? Вначале он был склонен считать этой точкой либо момент своего удолбанного озарения, когда его осенила идея сценария, либо момент, когда он впервые увидел Нику и после минутного колебания понял — она! Но в результате длительных размышлений Сталкер пришел к выводу, что точка отсчёта должна находиться по времени между этими двумя моментами — как раз там, где на него накатил странный приступ смешанной с жалостью тоски. Отсюда и пошел отсчёт. С этого мига колесо обыденности, вертевшееся медленно и лениво, двигая по кругу кажущуюся нескончаемой карусель съёмок, пьянок, похмельных депрессий, гениальных идей, чужих постелей, случайных женщин, уколов бициллина в зад и избавлений собачьим шампунем от лобковых вшей, — это колесо стало неудержимо набирать обороты, как набирал обороты пьяный угар в головах отмечающих, и завертелось, в конце концов, с бешеной скоростью, непостижимой центробежной силой, сбрасывая с себя тех, кто на нём продолжал привычно кружиться.

И тогда, когда Сталкер намеревался утащить девушку, имени которой он так никогда и не узнал, на продавленный Светкой и Мишкой и многократно увековеченный камерой «траходром», он и не догадывался, что он — и только он — способен если не остановить, то хотя бы замедлить сумасшедшее вращение колеса, но, тем не менее, осознанно и неосознанно делает всё возможное для того, чтобы оно вертелось всё быстрей, быстрей и быстрей.

1

Они втроём засели в монтажной. Ничего не делали, поскольку ждали Гришу, коротая время за разговорами. А Юрка ещё и успевал между делом потихоньку тиражировать их последний фильм. Если бы студия не была лишена окон, то за этими гипотетическими окнами имело бы место лето — вполне сносное время года, когда проводишь его где-нибудь на берегу, пусть даже не на Лазурном, лежишь, чешешь пятки, поплёвывая в сияющий небосвод, а рядом — стоит руку протянуть! — в прохладном прибрежном песке омывается легкой волной пара бутылок пива, и сбоку, тоже на расстоянии протянутой руки, и даже ближе, лежит стройная и загорелая деваха в очень открытом купальнике, и в её сторону руку протянуть тоже стоит. В городе же лето имеет не столько место, сколько привкус оксида свинца, запах пота и тяжесть похмелья, и кажется пыльным, как старый диван, душным, как осточертевший автобус, порошкообразным и едким, как дуст.

Впрочем, Гришу ждали только Юрка и Сталкер. Сан Саныч никого не ждал — он был заказчиком, причём, можно сказать, Заказчиком с большой буквы, так как ролики покупал партиями не меньшими, чем в тысячу видеокассет, и расплачивался строго наличными. Куда он потом эти кассеты сплавлял, оставалось загадкой, но дела у него, кажется, шли неплохо. Об этом можно было судить по его костюму — не то от Кардена, не то от кого-то ещё, стоившему баснословных денег, а также по тому, что курил он исключительно «Данхелл». В редчайших случаях, когда по каким-то причинам «Данхелла» не оказывалось, Сан Саныч, скрепя сердце, соглашался на «Парламент» — жлобские, по его мнению, сигареты.

Ценный мужик был Сан Саныч, ценный во всех отношениях. Правда, Гриша его, как будто, побаивался, а Юрка, несмотря на свой возраст, в присутствии «ценного мужика» робел, и единственными, кто мог общаться с Сан Санычем запросто, были Сталкер и Федя. Что, по сути, неудивительно. Как говаривал Гриша, и тот, и другой — люди творческие, не от мира сего, можно сказать, почти полудурки. За ними не уследишь, так они в пылу беседы и самого Сан Саныча на хрен пошлют.

— И, мне кажется, парни, здесь вы уже хватаете через край, путая божий дар с яичницей, — продолжил Сан Саныч. — Порнография, как бы профессионально она не была сработана, остаётся лишь порнографией, и нелепо пытаться превратить её в высокое искусство.

— А что — мы? — ответил Юрка, засовывая в пасть «Панасоника» очередную кассету. Второй рукой он засунул в свою пасть остатки хот-дога. — Это всё он — наш генератор идей! — дожевывая хот-дог, кивнул Юрка на Сталкера.

«Генератор идей» в это время бдил над чифиром, как Царь Кощей над златом. Несмотря на Юркины протесты, он приволок в монтажную плитку и теперь ежедневно готовил на ней своё ядовитое зелье. Длинные всклокоченные волосы, согбенная поза и поднимающийся от кружки пар делали его похожим на средневекового колдуна. Впечатление дополнялось недельной небритостью и полубезумным взглядом, который непосвящённые приняли бы за жар вдохновения. Люди же более искушённые увидели бы в этом взгляде симптомы увлечения всевозможными психотропными препаратами.

— Сан Саныч, ты рассуждаешь, как натуральный ханжа, — грубовато бросил Сталкер. — Что с того, что мы снимаем «порнуху»? Жанр и стиль не значат ровным счётом ничего. В любом жанре можно сделать дерьмо, дешевый кич, а можно — произведение искусства.

Сан Саныч не обиделся.

— Нет, почему же, от ханжества я далёк. Но давайте смотреть на вещи здраво. Вы производите продукт, я его продаю, и вместе мы выполняем соцзаказ, зарабатывая на этом деньги. А предложение должно соответствовать спросу, продукт — потребителю. Потребитель же нашей продукции — закомплексованный подросток, который дрочит по ночам под одеялом. И он с замиранием смотрит, как на экране парень трахает девку, потом, посмотрев, пойдет и подрочит. И, поверь мне, Володя, вся та экзистенция, которую ты наворачиваешь вокруг траха, ему совершенно до фени.

— Ну, давайте тогда уберем навороты, экзистенцию и вообще весь сюжет! Оставим один голый трах, и пускай ваш подросток визжит от восторга! — буркнул Володя-Сталкер, снимая с плитки чифир.

— Уж лучше б мы так и сделали! — не выдержал Юрка. — Твои навороты слишком дорого нам обходятся. И у нас тут не Голливуд. Сначала у тебя по сценарию голая девка гоняет по городу в кабриолете. Ладно, кабриолет мы соорудили из старой «Победы». Весь день я таскал его на буксире — чуть задний мост не угробил. Потом дура Светка едва не разбила мою машину. А когда снимали сцену в лифте, и ты устроил пальбу — хорошо хоть, холостыми! — помнишь, как тогда менты сбежались? Этому придурку, Сан Саныч, рукояткой «Макарова» морду разбили, а он — хоть бы что! Ходил героем, пострадавший за искусство!