Белый негр. Поверхностные размышления о хипстере - Норман Мейлер

Норман Мейлер

Белый негр. Поверхностные размышления о хипстере

Norman Mailer

The white negro. Superficial reflections on the hipster

© The Estate of Norman Mailer, 2015

© Никита Михайлин, перевод, примечания, 2015

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2015

© Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС»/IRIS Foundation, 2015

Предисловие переводчика

Эссе Нормана Мейлера «Белый негр» принято считать важнейшим, основополагающим манифестом хипстеризма, предвосхитившим взрыв разноплановых контркультурных движений 1960-х годов. Публикация эссе летом 1957 года в журнале «Dissent» сразу же вызвала обширную дискуссию в интеллектуальных кругах Америки, некоторые отголоски которой докатились и до Европы. Стоит, однако, отметить, что данный текст приобрел статус «культового» вследствие кумулятивного эффекта, вызванного суммой целого ряда причин.

Хорошо известно, что Норману Мейлеру, за которым закрепилась слава одного из самых скандальных и неоднозначных американских авторов второй половины XX века, всегда очень импонировала роль ньюсмейкера. В какой-то степени «Белый негр» был своего рода намеренной провокацией – костью, брошенной «конформному большинству». И нужно сказать, что эта провокация достигла своей цели, породив продолжительную, широкую и жаркую дискуссию, в центре которой оказался сам автор с его эпатирующей, но подкрепленной рядом веских аргументов позицией.

Дело в том, что «Белый негр» был написан Мейлером в период довольно продолжительного спада творческой активности, во время которого он, собственно, занимался самопогружением в хипстерскую субкультуру. После успеха его дебютного романа «Нагие и мертвые», ставшего бестселлером и открывшего ему дорогу в большую литературу, о Мейлере успели подзабыть (в 1951 году вышел «Варварский берег», а в 1955-м – «Олений заповедник», однако оба эти романа были прохладно встречены критикой и не нашли широкого круга читателей, тогда как следующий по-настоящему громкий успех – причем уже как к автору «контркультурного» лагеря – пришел к нему лишь в 1968 году с публикацией романа о войне во Вьетнаме «Армии ночи»). Это длительное «молчание» Мейлера (или скорее интермедия, во время которой его голос звучал тише обычного) автоматически сделало из публикации «Белого негра» событие, заранее наэлектризовав порожденное ей дискуссионное поле. Свою роль в данном случае сыграло и то, что увлечение писателя хипстерской субкультурой, стало неожиданностью для многих его современников, привыкших к совершенно иному – более «цивильному» – творческому и публичному мейлеровскому имиджу. Ведь тот же роман «Нагие и мертвые» – при всей резкости критических интонаций и натуралистичности описаний нелицеприятных картин смерти – вполне вписывался в сознании читателя в «мейнстримную» парадигму появлявшихся тогда во множестве романов о недавней войне.

Тем не менее, каковы бы ни были сопутствующие мейлеровские мотивы, все они носят второстепенный характер и не умаляют, а лишь подчеркивают общую значимость данного эссе как безусловной вехи в определении содержания и направления общего вектора развития нарождавшегося в 1950-е годы нового типа контркультурного сознания. В этом смысле «Белый негр», безусловно, является первой обстоятельной попыткой контекстного анализа движения хипстеров (если термин «движение» применим к этой нонконформистской прослойке, являющей собой общность скорее не социополитического, а социопсихологического свойства). Несмотря на то что Мейлер выступает в нем как апологет хипстеризма (во многом в пику презираемому им конформизму «цивилов»), многоаспектность его позиции вкупе с ее «инсайдерским» характером позволяет ему вскрыть многие парадоксальные особенности, противоречия и надломы в психологии контркультурного «бунтаря против системы» – бунтаря, который являлся представителем специфической и на тот момент еще не до конца обезличенной «третьей стороны» в бушующем море культурных, идеологических – межцивилизационных, если угодно – баталий эпохи холодной войны.

В данном случае нельзя также не подчеркнуть справедливость замечания Кэролайн Бёрд касательно того, что писатель в хипстерской среде – фигура крайне редкая. По сравнению с битниками хипстеры составляли субкультуру в гораздо большей степени «бесписьменную» (и «лиминальную», если воспользоваться терминологией антрополога Виктора Тернера). Иными словами, хипстеры были ориентированы скорее на восприятие и воспроизводство внелитературных культурных практик (музыки, ритуалов, специфического устного фольклора, напоминающего более поздние «телеги» хиппи). Не в последнюю очередь ценность «Белого негра» заключается в том, что эта работа представляет собой попытку аналитической текстуализации хипстерского опыта и сознания. Мейлер выступил в роли первопроходца, осмелившегося обратить внимание общества на феномен, который не вполне укладывался в русло магистральных социологических и психоаналитических теорий того времени. В каком-то смысле данное эссе – это своего рода словарь или азбука хипстеризма, которая, с одной стороны, позволяет читателю как следует «вчитаться» в хипстера, а с другой – существенно расширить привычные клишированные рамки восприятия данного социокультурного персонажа. Вероятно, именно здесь и кроется главный секрет многолетнего и неослабевающего читательского и исследовательского интереса к этому тексту.

В данном издании также приведены некоторые письма из переписки Мейлера с критиками и интервью, записанное Ричардом Стерном. Эти небольшие обрамляющие тексты дополняют эссе, проясняют (подчас методом «от противного») некоторые аспекты отстаиваемой его автором позиции и вскрывают корни и предпосылки выраженных в нем убеждений. Перевод эссе и сопровождающих материалов осуществлен по публикации в книге Мейлера «Самореклама» («Advertisement for Myself»). Первое издание – New York: Putnam’s Sons, 1959.

Самореклама номер шесть

Уходя из «Voice»[1], я знал, что пришло время привести себя в порядок. Внутри меня сидел роман[2] (о котором я уже упоминал в других предисловиях), однако я знал: чтобы и впрямь когда-нибудь его написать, мне сначала придется долго и упорно работать над тем, чтобы вновь научиться работать.

За то время, пока мы жили в Париже, мне удалось избавиться от некоторых вредных привычек – по крайней мере, слезть с бензедрина и секонала, но полтора месяца воздержания от наркотиков атрофировали мой мозг и стоили мне огромного напряжения. Когда мы вернулись в Нью-Йорк, город показался мне мертвым. Я чувствовал, что нахожусь на грани. Жена была беременна. Внезапно я осознал, что у меня просто не хватает сил поддерживать безумный ритм жизни последних нескольких лет. Поэтому мы подыскали себе домик в пригороде. Прежде чем он нам наскучил и мы захотели вернуться обратно в Нью-Йорк, каждый из нас успел неплохо над собой поработать. За эти два года медленной работы я написал «Белого негра», шестьдесят страниц романа, некоторые вещи из тех, что вошли в эту книгу, а также переделал «Олений заповедник» в пьесу. Предпочту, однако, до поры оставить все подробности. Впереди меня ждала переписка с Уильямом Фолкнером при посредничестве одного моего друга.

Переехав в пригород, я решил бросить курить. Пару раз я пытался сделать это в Нью-Йорке, но спустя несколько недель неизменно срывался: когда куришь по сорок сигарет в день, завязать с никотином ничуть не легче, чем с героином. Но на сей раз я вдобавок начал заниматься боксом. Мой отчим, который в свое время был профессионалом, всегда надевал перчатки вместе со мной. Нет ничего плохого в том, чтобы набрать форму, говорил я себе. И дрался. Честолюбиво, азартно, напряженно, раскрывая в себе новую жестокость и новую пассивность. И обходился без сигарет четыре месяца кряду. В то время меня разнесло до ста семидесяти пяти фунтов, однако я пребывал в хорошей форме и мои чувства были обострены: я научился получать удовольствие от сотен вещей, в которых раньше не находил ничего особенного. Впервые за два года беспрерывных марихуановых зависов я начал ощущать, что набираю больше сил, чем успеваю растратить. Все шло хорошо, за исключением того, что писать никак не получалось: прояснения случались, но вот связность мыслей хромала так, будто голова была набита соломой.

Для меня это была первая передышка за долгие годы, и я ходил словно мешком по голове ударенный. Я по-дурацки чувствовал себя в компании; стоило мне о чем-то задуматься, как в ассоциативных рядах неизбежно возникали пробелы. Я опасался, что это может быть расплатой за все те годы, что я калечил себе нервы бензедрином и секоналом. Временами меня накрывало ощущение невыносимости дальнейшего творческого бездействия, и я стал жить с уверенностью, что просадил свой талант.

Таким был общий фон моих размышлений, когда ко мне на уик-энд приехал погостить Лайл Стюарт[3]. Как-то вечером мы спорили с ним о степени свободы слова в масс-медиа. Стюарт был настроен оптимистичнее меня и обронил между делом, что не существует в мире такой точки зрения, которую бы его ежемесячник (газета «The Independent») не решился опубликовать. Я возразил ему, что если изложу на полстраницы свои соображения по поводу интеграции в школах, то ни одно крупное издание не возьмется их печатать, даже если предварительно они появятся в «The Independent».