Эпоха мертворожденных. Украина в крови - Глеб Бобров

Глеб Бобров

Эпоха мертворожденных. Украина в крови

© Бобров Г. Л., 2015

© ООО «Издательство «Яуза», 2015

© ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Протезы придуманы для того, чтобы вы, двуногие – могли смотреть нам в глаза.

Глава I. Изварино

Ночью прошел дождь. Фронт тумана, заворачиваясь в рваные седые космы и покрывая траву новым слоем водяного бисера, весело стелился над самой землей. Резвое осеннее солнышко старалось на совесть, но утренняя ознобистая прохлада, подгоняемая порывистым крученым ветерком, все еще боролась с нарождающимся днем.

Центральная опора таможенного разделителя, превращенная ныне в импровизированный флагшток, пьяным органом гудела всеми своими трубами; отяжелевшие флаги, мокро хлопая бахромистыми краями, вновь схлестнулись врукопашную.

Зажатый с двух сторон жовто-блакытный стяг Центрально-Украинской Республики с непропорционально большими «вилами»,[1] намалеванными от руки в верхнем правом углу, отбиваясь на два фронта, попеременно хлестал своих соседей. Жиденький нейлон, висевшая лохмотьями кустарная прострочка и стиснутое стратегическое положение не оставляли новичку никаких шансов на решительное сопротивление или, хотя бы, на достойную сдачу.

Бело-красное полотнище польского контингента Сил Оперативного Развертывания Евросоюза упрямо и монотонно било слева направо по своим соседям, временами пытаясь опутать и потушить собой портянку ЦУРа. Добротный сетчатый полиэстер давал ощутимое преимущество в скорости и резкости удара, а широкий, еще не сильно обтрепанный кант и большая, по сравнению с ближайшим соседом, длина позволяли рассчитывать если не на удачный захват, то, как минимум, на серьезный контроль ситуации.

Роскошный российский триколор долго не ввязывался в разыгравшуюся баталию. Свисая на полметра ниже остальных своим тяжелым, за ночь и туманное утро налитым влагой шелком, он поначалу, надувая парусом многослойное тело, неодобрительно отталкивал расшалившихся соседей да иногда нехотя отпускал тяжелые оплеухи особо ретивым.

Когда же польский и ЦУРовский двухцветники разошлись не на шутку и, ускорившись под порывами ветра, яростно забились, закручивая друг друга в жгуты, триколор тоже ожил. Медленно встав на крыло и развернувшись во всю ширь, он, выгнувшись дугой, поплыл, наращивая скорость, по воздуху и, разогнавшись, словно кнут, с оглушительным треском припечатав оба флага к трубам, залип в этом положении, обернувшись вокруг флагштока и похоронив под собою обоих смутьянов.

Опора гулко вздрогнула, и в наступившей тишине мелькнули лишь брызги да прыснувшие вниз желто-голубые лоскуты.

Человек, стоя куривший у колючей проволоки, при всем желании не смог бы оценить весь драматизм развернувшейся битвы – из сектора специзолятора Изваринского фильтрационного лагеря территория таможни не просматривалась. Захватив площади бывшей санитарной зоны, разрастаясь, лагерь своими палаточными секторами и внутренним периметром специзолятора – всем брюхом – влез еще и на пепельно-дымчатую породу гаревого поля, оставшегося от некогда раскатанного бульдозерами шахтного террикона.

Да и рассматривать там особо, по большому счету, нечего. Единственное, что свидетельствовало об измененном статусе таможни, так это два бронетранспортера, стоящих друг напротив друга за шахматной змейкой бетонных блоков у разрушенного шлагбаума на въезде: БТР,[2] упершийся вдаль стволом «КПВТ»,[3] – с российской стороны да образцово вылизанная «AMVешка»[4] польского контингента СОР ЕС,[5] месяца два как организовавшего свой пост со стороны подконтрольной мандату миротворцев территории никем не признанной Восточной Малороссии.

Накинув на камуфляжную футболку потертый, но чистый солдатский бушлат, мужчина наслаждался утренней свежестью, сбивал пепел сигареты о колючку и, исподволь, следил за приближающимся нарядом. Шли за ним. Капитан с петлицами внутренних войск на полевой форме, четверо вооруженных солдат в линялом х/б и один сержант-сверхсрочник – с красной повязкой на рукаве да оттянувшей ремень тяжелой кобурой. Выкинув сигарету, арестант надел бушлат в рукава, застегнул несколько пуговиц и спокойно подошел ко входу в палатку, как раз напротив двери шлюза.

– Кирилл Аркадьевич Деркулов… – сверяясь глазами с пришпиленным на планшетку бланком, раздельно произнес капитан. Голос ровен и без эмоций, по тону совершенно нельзя понять – спрашивает он или утверждает. Тем паче, что вопрос был чистой проформой – в сцецизоляторе, в отличие от самого лагеря, содержался единственный задержанный, которого вот уже почти неделю, два раза в день, как на работу, наряд доставлял в один из вагончиков бывшей таможни и таким же порядком сопровождал обратно.

– Так точно! – негромко, но уверенно ответил мужчина.

– Следуйте за нами. Руки за спину. Ни с кем не разговаривать. Выполнять распоряжения наряда безоговорочно… – В голосе офицера по-прежнему привычно отсутствовали какие-либо интонации, хотя глаза его выражали скорее симпатию, нежели безучастность.

Окончив регламентированный катехизис, наряд выстроился и, словно в цирке, двинулся по арке проволочного коридора сквозь лагерь. Впереди шел сержант и двое солдат. За ними Деркулов. Сзади его подпирали остальные бойцы. Замыкал процессию капитан с железными нервами.

Обитатели Изваринской «фильки» давно вышли из палаток и с интересом наблюдали за привычным эскортом. Во всем этом присутствовал, естественно, какой-то элемент игры, борьбы с праздностью, но было еще и нечто иное.

Во всех секторах нашлись люди, вплотную подошедшие к проволоке ограждения своих зон. Все они выглядели ощутимо более заинтересованными происходящим, чем те, кто просто созерцал разбавляющий лагерную скуку спектакль. Даже их внешний вид и, что еще важнее, некая неосязаемая отметина – неуловимое во взгляде, повадках, вообще в том, как они себя держали, заметно отличали их от большинства.

Тридцать метров от конвоя до внутренней колючки внезапно перекрыл растянутый рык:

– Равняйсь! Смирно! Равнение – на комбата!

Народ подтянулся. Те, кто в головных уборах, – отдали честь. Остальные тоже как-то, но отреагировали – кто сигарету изо рта вынул да опустил, кто разговор прервал, кто просто голову повернул. Во всяком случае, все смотрели на идущих.

Деркулов глянул и, благодарно прикрыв на мгновение глаза, коротко кивнул.

Где-то в самом центре палаточного городка чистый сильный голос затянул:

Ще не вмэрла эта сцуко – зрада, и подляна…

Мелодия «Гимна Нэпокоры»[6] полностью совпадала с музыкой Гимна Украины и ее законной правопреемницы – Центрально-Украинской Республики, а вот вариантов глумливого перефраза существовало бесчисленное количество. Тот, что звучал сейчас, например, – откровенно изобиловал непристойностями.

Начальник караула с не проявленным внешне удовольствием прослушал первый куплет и на припеве, потушив глаза, почти дружески попросил:

– Кирилл Аркадьевич! Уймите народ!

Сдержанно улыбнувшись под ноги, Деркулов оторвал руку из-за спины, растопырил расслабленную ладонь и, словно проведя по воображаемой крышке стола, погладил воздух.

Пока песня каскадами затухала, капитан имел возможность насладиться разухабистым содержанием второго куплета.

В вагончике тепло, светло и даже как-то уютно, невзирая на лаконичное убранство: Т-образный совдеповский стол под добротным желтым лаком, несколько деревянных стульев явно гарнитурного происхождения, приспособленный под чайный столик кургузый сейф, напоминавший Деркулову почему-то задницу бегемота, да масляный радиатор в углу. Все дело, скорее всего, было в столь узнаваемых кухонных обоях в мелкий сиренево-розовый цветочек и в откровенных до примитива занавесочках в такой же ситец-пеструшку. Даже отсвечивающий благородным титаном ноутбук на столе и присутствие двух полковников с грозными знаками военной прокуратуры не могли заглушить неистребимого бабского обустройства, оставшегося от прежних хозяев походного кабинета.

Вне всяких сомнений, только что закончился непростой разговор. Сравнительно молодой, демонстративно вышколенный и выскобленный до свинцового блеска, статный полковник стоял у стола. Нажав пару клавиш, он коротким движением закрыл крышку компьютера, переложил пластиковую раскладушку с бумагами в сейф, закрыл его на ключ и, сняв с гвоздя фуражку, вышел на улицу. Зажатый в трубу взгляд, рапирой прошедший сквозь Деркулова, и отчетливый нервный румянец на скулах красноречиво свидетельствовали о сложной внутрикорпоративной жизни военной прокуратуры.

– Садись ближе, Кирилл Аркадьевич… – густым низким голосом сказал второй. – Чайку попьем, разговоры разговаривать будем. Глядишь, до чего путного и договоримся.