Дама в черном - Гастон Леру

Гастон Леру

Дама в черном

Глава I

Которая начинается с того, чем романы обыкновенно кончаются

Венчание Робера Дарзака и Матильды Станжерсон состоялось в Париже, в церкви Сен-Николя-дю-Шардонне, 6 апреля 1895 года, в камерной обстановке. Прошло немногим более двух лет со времени необычайных и драматических событий, происшедших в поместье профессора Станжерсона в Гландье [1], — событий настолько сенсационных, что преждевременно было бы утверждать, будто нашумевшая в обществе тайна Желтой комнаты успела отойти в область воспоминаний.

Совершенное в уединенном местечке страшное и таинственное преступление было еще настолько живо в памяти людей, что если бы брачную церемонию не скрывали ото всех, то маленькую церковь, без сомнения, заполнили бы зеваки, жаждавшие поглазеть на героев нашумевшей драмы.

На венчание были приглашены лишь самые близкие друзья Дарзака и Станжерсона, на скромность которых можно было положиться. Я тоже оказался в их числе; приехал в церковь я довольно рано и первым делом постарался, конечно же, отыскать Жозефа Рультабия. Я был несколько обескуражен, не обнаружив его среди присутствующих, хотя имел основания не сомневаться в его приезде. В ожидании этого человека я подошел к адвокату Анри-Роберу и Андре Гессу, которые вполголоса обменивались воспоминаниями о наиболее интересных моментах версальского процесса [2]. Я рассеянно слушал их разговор, приглядываясь к окружающей обстановке.

Боже мой, как же неприглядна эта церковь Сен-Николя-дю-Шардонне! Потрескавшаяся, с отвалившейся штукатуркой, грязная, без того величественного отпечатка седой старины, который составляет лучшее украшение каменных стен, церковь была темной снаружи и весьма зловещей внутри, покрытой пылью и плесенью, как и большинство старинных зданий кварталов Сен-Виктор и Бернардинцев, на скрещении которых она построена. Небо как будто избегает это святое место, посылая туда лишь скупой свет, с невероятным трудом пробивающийся через вековые рамы. Читали ли вы «Воспоминания детства и юности» Ренана? [3] Войдите в церковь Сен-Николя-дю-Шардонне, и вы поймете, почему автору «Жизни Иисуса», который обучался в соседней семинарии и покидал ее лишь для молитвы в этой церкви, так часто приходила здесь мысль о смерти. И в этом могильном мраке, в этом углу, созданном, казалось бы, лишь для горя и оплакивания мертвых, нам предстояло праздновать свадьбу Робера Дарзака и Матильды Станжерсон! Мне стало не по себе, я усматривал в этом печальное предзнаменование.

Рядом со мной Анри-Робер и Андре Гесс продолжали болтать, и первый признался второму, что не может быть вполне спокоен за судьбу Робера Дарзака и Матильды Станжерсон даже после счастливого исхода версальского процесса, пока официально не подтверждена смерть их беспощадного врага, Фредерика Ларсана. Известно, что через несколько месяцев после принятия Дарзака в Сорбонну произошла ужасная катастрофа с трансатлантическим пароходом «Дордонь», совершавшим рейсы между Гавром и Нью-Йорком. В туманную ночь близ берегов Ньюфаундленда на «Дордонь» наскочило трехмачтовое судно, разрезавшее носом машинное отделение парохода. И в то время, как ветер уносил парусное судно, пароход за десять минут пошел ко дну. Лишь тридцать пассажиров, чьи каюты находились на палубе, успели спастись в спущенных на воду шлюпках. На другой день они были подобраны рыбачьим судном, доставившим их в Сен-Жан. В последующие дни океан выбросил на берег сотни трупов, среди которых было опознано тело Ларсана. Документы, зашитые в одежду найденного трупа, подтверждали, что на сей раз Ларсан действительно мертв. Матильда Станжерсон наконец освободилась от своего загадочного мужа, с которым обвенчалась тайно, благодаря легкости американских законов, в неосторожную минуту доверчивой юности. Этот опасный мошенник, чье настоящее имя — Боллмейер — небезызвестно в криминальной хронике, женился на ней под именем Жана Русселя. Теперь же он больше не мог встать преступной тенью между Матильдой и тем человеком, который столько лет безмолвно и героически любил ее. В свое время я во всех подробностях рассказал об этом страшном деле [4], одном из самых интересных в судебных летописях; оно получило бы роковую развязку без гениального вмешательства восемнадцатилетнего репортера Жозефа Рультабия, который сумел отгадать, что под маской полицейского агента Фредерика Ларсана скрывался сам Боллмейер!..

Смерть злодея, похоже, положила конец цепочке трагических происшествий и послужила причиной быстрого выздоровления Матильды Станжерсон, у которой после ужасных событий в Гландье помутился рассудок.

– Видите ли, дорогой друг, — говорил Анри-Робер Андре Гессу, который беспокойно оглядывал церковь, — видите ли, в жизни всегда нужно быть оптимистом. Все наладится, даже несчастья мадемуазель Станжерсон… Но что с вами? Вы ждете кого-нибудь?

– Да, — ответил Андре Гесс, — я жду Фредерика Ларсана.

Анри-Робер рассмеялся настолько громко, насколько позволяла святость места, но мне вовсе не было смешно, так как я сам был недалек от того, чтобы разделить беспокойство Андре Гесса.

Несомненно, я не мог предвидеть невероятное происшествие, которое нам угрожало, но, когда я мысленно переношусь в то время и стараюсь отвлечься от всего, что я узнал после, — а я постараюсь в течение всего своего рассказа открывать истину лишь по мере того, как она прояснялась для нас самих, — я очень хорошо припоминаю странное волнение, которое овладело мной при мысли о Ларсане.

– Да бросьте, Сенклер! — воскликнул Анри-Робер, заметивший мое волнение. — Вы же видите, что Гесс шутит…

– Кто знает, — возразил я.

И я невольно стал осматриваться вокруг, как это только что делал Андре Гесс. Действительно, мошенника так часто считали мертвым в то время, когда он звался Боллмейером, что ему нетрудно было воскреснуть еще раз в виде Ларсана.

– Посмотрим! Вот и Рультабий, — заметил Робер. — Держу пари, что он знает больше вас.

– Он очень бледен! — проговорил Гесс.

Молодой репортер подошел к нам и довольно рассеянно пожал нам руки.

– Здравствуйте, Сенклер, здравствуйте, господа… Я не опоздал?

Мне показалось, что голос его дрожит… Он сейчас же отошел, уединился в углу, опустился на колени, как ребенок, перед аналоем и в молитве закрыл свое бледное лицо руками.

Я не знал, что Рультабий набожен, и его горячая молитва удивила меня. Когда он поднял голову, глаза его были полны слез. Он не пытался скрыть их и нисколько не интересовался тем, что происходило вокруг него, отдавшись молитве, а может быть, и горю.

Но какому горю? Разве не счастлив он был, присутствуя на этой долгожданной свадьбе?.. Не его ли рук делом был этот счастливый союз Робера Дарзака и Матильды Станжерсон?.. В конце концов, быть может, молодой человек плакал от счастья. Он поднялся с колен и скрылся в тени за колонной. Я не решился последовать за ним, так как видел, что он хочет побыть один. В это время Матильда Станжерсон как раз входила в церковь под руку со своим отцом. Робер Дарзак шел за ними.

Как изменились все трое! Драма в Гландье очень тяжело отразилась на них. Но, странное дело, Матильда Станжерсон теперь казалась еще прекраснее. Правда, она не была уже той античной богиней, тем живым мрамором, той холодной красавицей, возбуждавшей шепот восхищения на официальных празднествах Третьей республики [5], на которых Матильду обязывало появляться видное положение ее отца. Казалось, напротив, судьба, заставившая Матильду искупить неосторожность юности, ввергла ее на время в пропасть отчаяния и безумия лишь для того, чтобы сбросить каменную маску, за которой скрывалась чуткая и нежная душа. И ее душа сияла в этот день, мне казалось, нежным блеском на чистом овале ее лица, на гладком белом лбу, в глазах, исполненных счастливой грусти, в которых читалась любовь ко всему прекрасному и доброму.

Что касается ее туалета, то, к своему стыду, я должен сознаться, что не помню его и не сумею даже назвать цвет ее платья. Но зато я хорошо помню странное выражение, которое было на ее лице, пока она не увидела среди нас того, кого искала. Она совершенно успокоилась и овладела собой только тогда, когда увидела Рультабия за колонной. Она улыбнулась ему, а затем и нам.

– У нее все еще полубезумный взгляд!

Я порывисто обернулся, чтобы посмотреть, кто произнес эту недобрую фразу. За моей спиной стоял жалкий господин, которого Робер Дарзак, по своей доброте, устроил у себя в Сорбонне помощником лаборанта. Звали его Бриньоль; он был отдаленным родственником жениха. Никто не знал других родных у Дарзака, чья семья происходила из южных провинций. Дарзак давно лишился отца и матери, братьев и сестер у него не было, и он потерял всякую связь с родным Провансом, откуда принес горячую жажду успеха, редкую трудоспособность, крепкую голову и природную потребность в привязанности и преданности, которая проявилась по отношению к профессору Станжерсону и его дочери. Дарзака также отличал мягкий акцент, который вначале вызывал улыбку у его сорбоннских учеников; вскоре они, однако, полюбили эту тихую и музыкальную речь, смягчавшую неизбежную сухость лекций их молодого и уже знаменитого учителя.