Царский самурай. Роман-апокриф - Игорь Костюченко

Царский самурай

Роман-апокриф

Игорь Костюченко

© Игорь Костюченко, 2017

ISBN 978-5-4485-2470-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Он бежал к соснам, вдоль горного ручья. По мху, пропитанному прозрачной и ледяной водой. Бежал, не щадя сил. Сердце разрывалось от невыносимой стремительности бега. Так спасаются от смерти. Когда она застает воина слабым. Врасплох.

Смерть мчалась следом. Три всадника – воины из личной охраны даймио Таори, восставшего против императора. Озираясь на бегу, беглец видел светлые кирасы преследователей с начертанными на них черными иероглифами – доспехи тосэй-гусоку. За плечами всадников развевались алые полотнища флагов-сэсимоно. Он слышал, как храпят за его спиной лоснящиеся обильным потом свирепые кони, как опадает в осоку пена с лошадиных морд. Но не было перестука копыт, дробивших прибрежную гальку. И грохота стальных лат тоже не было. И боевых ликующих криков. Всадники, словно летели над мокрыми травами. Такие явственные. Бесплотные, беззвучные, легкие, несмотря на обилие вооружения, сотканные из тумана. Один из них вознес над беглецом меч, низко пригнувшись к холке коня. Сверкнула золоченая личина самурайского шлема – маска ослепительно улыбающегося бодхитхармы. Меч со свистом резанул воздух, но беглец выскользнул из-под удара и успел метнуться к соснам.

Он долго петлял, как заяц, среди могучих древних деревьев. Погоня затерялась в лесу. И он успел выйти к маленькому озеру – неспокойному и наполненному до краев красной жижей, переливавшейся крутыми волнами, вскипавшей гейзерами. Он, не задумываясь, вошел в озеро. Потому что на противоположном берегу его ждали. Там, у замка с красной черепичной крышей – на углах золотые драконы, стояли князь Тода, отец, брат Мито и какой-то чужеземец: коренастый, в мохнатой шапке, с пышными усами и бородой клином – пришелец с севера, варвар из владений русского царя. Его короткий меч оправлен в чеканное серебро, прикручен к черному поясному ремешку. Длинный меч не похож на катану. Подвешен к поясу не по правилам – лезвием вниз, а не вверх, на левом боку на двух серебряных шнурах. Красное кимоно плотного сукна, странного покроя, украшено на груди двумя рядами круглых золоченых палочек.

Беглец поплыл к замку. Когда добрался до середины, над его головой засвистели стрелы. Преследователи гарцевали на берегу, осаживая горячих бешеных коней, и стреляли из луков, не спешиваясь.

Ни одна стрела не попала в беглеца. Он благополучно доплыл до берега. Вышел из красной жижи – не вода то была, а кровь – и не нашел на берегу князя Тода, отца, брата. Не нашел самурая с севера. Не было замка. Только руины. Рухнувшие балки догорали, истекая черным жирным дымом.

«Где? Когда?» – подумал Такуан, проснувшись в домике на окраине Кобе. Он вскочил, отирая лицо ладонями. Долго сидел, сгорбившись. Пока не вспомнил.

Как давно это было. Но было. Столько лет назад. Императорские войска потерпели поражение от восставших самураев княжества Сацума, которых возглавил хитрый, как лис, полководец Сайто Таори. Отец, не выдержав позора поражения, поспешил совершить сэппуку.

– Я видел отца. И князя. Брата Мито.

Женщина, проснувшаяся рядом с ним, попыталась подкрутить фитиль лампы, чтобы пламя вспыхнуло ярче. Но Такуан попросил:

– Пожалуйста, не надо света, Каору.

– Ты снова видел восстание.

– Да. Битва у ручья. Последняя. Мы спасались бегством. А я не смог смыть позор бесчестия. Поступить как отец.

– Но ведь на то была воля князя Тода. И ты, и Мито еще были совсем дети. Князь запретил сэппуку.

– Неправда, Каору, – мягко сказал Такуан, – в тринадцать лет самурай уже воин. Тебе ли не знать об этом?

– Что может знать о войне гейша? Только то, о чем ей расскажет возлюбленный.

– Конечно, лучше тебе ничего не узнать об этом.

Прошелестели седзи. Такуан отодвинул панель, оклеенную плотной промасленной бумагой. В саду у миниатюрного пруда, где плескался старый громадный карп, он расстелил циновку для медитации. Он должен был очистить мысли, чтобы узнать о том, какая весть была послана ему вместе с этим сном. Разгадать сокровенное. Бы ли сон вещим? Что означал? Он должен был размыслить о многом перед тем, как рассказать об увиденном престарелому князю Тода. Он мог быть откровенным рядом с учителем. Князь спас его и брата после поражения отряда отца в ужасной сече, приютил в своем лагере, заменил им с братом отца, когда тот отправился по пути славы, испытав поражение в сражении с войсками Сайто Таори. Отец сражался под знаменем императора Мейдзи во славу японского императора. Но что есть слава? Долг чести и мести? Звучный и пустой грохот, подобный удару гонга, призывающего на битву? Кровавый и мучительный сон, раздирающий сердце сомнением. Ярость битвы и кротость, милосердие? Одно исключает другое. Зачем князь Тода на два года посылал Такуана в Токио внимать проповедям русского епископа Николая, настоятеля тамошнего православного храма? Чтобы заставить кровоточить сердце и душу Такуана? Во имя чего?

Русская речь в порту мешалась с английской. Петербургские щеголи-гвардейцы до хрипоты спорили с хладнокровными британцами о породах скаковых лошадей. Письмоводители министерства финансов Российской империи ловко выведывали у лондонских коллег важные для игры на биржах сплетни Уолл-Стрита – на рассвете апрельского дня 1891 года катер парохода «Память Азова» доставил в японский порт Кобе пеструю толпу.

Гражданские, военные, флотские, дворцовые чины сошли на берег по надобности казенной. Каждый со своим поручением. Визит августейшей особы в дружественную соседнюю державу – не шутка. Многое следует предусмотреть, приготовить, уточнить. Чтоб не вышло промашки, конфуза в международных отношениях. Но если особ царственных не одна, а целых две, то тут уж и хлопот вдвое больше. А то и вчетверо. Наследника Российского престола Николая Александровича сопровождал в его зарубежном турне Наследник престола Греческого, британский принц Джордж. Или, как называли его русские на свой лад, князь Георгий. Для этих высоких особ, для блага двух империй старалась служивая братия.

Был среди чиновной публики и господин в черном люстриновом сюртуке. Съехал на берег под благовидным предлогом, но делами официальными в японском порту не рассчитывал заниматься ни минуты. К одиннадцати часам утра господин успел абонировать номер в лучшей гостинице европейского квартала. В полдень решился отобедать в крохотном японском ресторанчике на склоне горы, за древним каменным мостом, переброшенном в незапамятные времена через сухое русло реки Миното. Чинно восседая за столом, едва прикасался палочками к рису с овощами, к лапше.

Обедал он не один, а в обществе рослого и вялого субъекта, лет тридцати пяти, с рыжеватой куцей бородкой, опрятно и модно одетого – стильные американские штиблеты, костюм тонкого английского сукна, стоивший не один десяток золотых империалов. Дородный молодчик с сонным лицом ел много, демонстрируя завидный аппетит, благо расплачивался за обед не из своего кармана. Платил за обед на две персоны господин в черном сюртуке. Палочками молодчик орудовал сноровисто, но чавкал и сопел. Хлюпал носом. Покончив с лапшой и курицей, он вытер жирные пальцы о спинку бамбукового стула, рыгнул, хлопнул себя пятерней по брюху и легко побранился по-русски. Дал понять тем самым – трапезу завершил. Господин, пригласивший упитанного молодца на обед, тогда облегченно кивнул, приказал слуге-японцу подавать чай, десерт и подумал, что никакая одежда не может скрыть вульгарных, грубых, несносных в приличном обществе повадок охотнорядца.

Чайный столик был сервирован по-европейски. На уютной террасе. Отсюда открывался великолепный вид на море, на молы, порт и рейд. Господин в черном сюртуке подливал в чашку густое, как сливки, молоко. Понемногу, расчетливо. Словно опасался ошибиться в дозировке. «Не молоко льет – отраву. Дрянь травяную. Ту, какой любят самураи потчевать бывших друзей», – с ненавистью подумал о своем кормильце охотнорядец. Молока он не вкушал. Зеленый чай в стоявшей перед ним чашке совсем остыл, он не отпил ни глотка, хотя изнывал от нестерпимого зноя и часто смахивал несвежим платком пот с низкого лба.

Господину в черном, казалось, японская жара была нипочем. Люстриновый, плотного сукна, сюртук берег его от зноя? Шейный платок батистовый, наверченный вдвое? Пикейный жилет под сюртуком? Ни дать, ни взять – в извоз оделся. Ан, гляди-ка, ничего ему не делалось. Бодр, свеж. Как нежинский малосольный огурец.

– Череп, а? – сказал любитель молока по-русски с акцентом, слабо коверкая некоторые согласные звуки, щелкнул полированным ногтем мизинца по тончайшему – бумага! – фарфору. – Шестьдесят процентов кремнезема! Это вам, батенька, не семьдесят севрских. А про саксонцев я уж и говорить не желаю.