Месть вора - Борис Седов

Борис Седов

Месть вора

Часть I

МОРЕ ТАЙГИ

Глава I

ЛЕСНЫЕ ОТШЕЛЬНИКИ

До сикта[1] спасовцев, по прикидкам Комяка, было не менее полусотни верст, и он был уверен, что пройдет их часов за двенадцать. А значит, к утру уже будет на месте. Это не вызывало у него никаких сомнений. А вот дальше… Как его примут эти лесные отшельники, плотно отгородившиеся от «мира», – не признающие ни денег, ни паспортов, ни какой-либо власти?..

Всю жизнь, если не считать тех пятнадцати лет, пока чалился по мокрой статье на строгих режимах на Мезене и в Микуне, Тихон прожил в старинном русском селе Усть-Цильма, где разве что один из десяти дворов не был старообрядческим. Еще в начале XVIII века на месте села находился известный среди староверов Великопоженский монастырь, сожженный впоследствии царскими войсками. Лет десять назад на том месте, где стоял скит, в память мучеников-монахов, погибших во время гари, был срублен деревянный памятник, а потом был восстановлен и храм, уничтоженный еще в двадцатые годы. Была зарегистрирована Усть-Цилимская старообрядческая община беспоповского толка, которая вошла в состав Древлеправославной Поморской церкви.

Но несмотря на то, что Комяк постоянно находился рядом со староверами, часто и много общался с ними, к вере их так и не приобщился. Да и ни к какой другой не приобщился он вообще, кроме разве что воровской. Но весь уклад жизни, все порядки и отношения, царящие между старообрядцами, изучил досконально, Он при желании мог без проблем представиться среди них единоверцем, сойти за своего. Вот разве что не имел бороды. Да только какая борода может быть у самоеда? Не борода – смех один. Так что и с этим, если чего, вопросов бы не было. И не было бы никаких головняков с обычными беспоповцами.

А вот про скрытников-спасовцев, не вылезавших из пармы, не признававших ни мирских законов, ни церковных, отвергавших обрядоверие[2] и справлявших службы не в храмах, а в моленных комнатах и кельях, Тихон знал лишь понаслышке. Обычные беспоповцы при упоминании о них или безнадежно махали рукой, или сокрушенно вздыхали, или называли их сектантами. Комяку было известно лишь то, что в тайге спасовцы расселились в нескольких маленьких монастырях – скитах и деревушках на три-четыре двора – сиктах. Общаются только между собой и никого в свою общину не допускают, за исключением одного-двух посланцев из «мира», которые доставляют им свинец и порох для охотничьих ружей, кое-какую домашнюю утварь, соль да кое-что из продуктов в обмен на беличьи шкурки, сушеные грибы и малину. Где в тайге расположены деревушки и скиты скрытников, Тихон отлично знал – приблизительно в ста пятидесяти-двухстах верстах к югу от Усть-Цильмы – и порой, оказавшись по своим браконьерским делам в этих местах, испытывал необоримое желание подобраться к одному из сиктов поближе, подглядеть, как живут там его загадочные обитатели. Но какая-то непонятная сила не пускала туда самоеда, и он всякий раз обходил места, заселенные спасовцами, по широкой дуге, стараясь не искушать судьбу. Сам не понимая, чего опасается.

Лишь однажды, еще до отсидки, Комяк совершенно случайно столкнулся в тайге с круглолицым бородатым мужиком в лаптях, онучах, длинной холщовой рубахе, подпоясанной пеньковой веревкой, и овчинной безрукавке. Мужик нес на плече переломленную в стволе старую «тулку» и пер навстречу Тихону, словно бы даже и не замечая его. «Бог на помочь», – тогда первым заговорил самоед. Мужик поднял на него безразличный взгляд, пробасил: «Богу не слова нужны – помысел», наскоро перекрестил Комяка старообрядческим двуперстием и пошел дальше своей дорогой. И даже не оглянулся, глубоко погруженный в какие-то свои думы. Встречный мирянин был для него не более чем пустым местом.

Вот к таким людям и направлялся сейчас Тихон, чтобы просить их о помощи. Уверенный почти на сто процентов, что никакой помощи он там не получит. И хорошо будет, если вообще скрытники не встретят незваного гостя выстрелом дроби или мелко нарезанной щетины. А то и пулей. Кто их знает, умалишенных фанатиков?

Стремительным шагом, разве что не бегом, Комяк преодолел первые десять-двенадцать верст через сосновый бор, потом чуть-чуть поплутал, ища обход небольшого болотца. И снова перешел почти на бег трусцой, несмотря на то что ландшафт начал заметно повышаться и порой даже было видно на глаз, что приходится подниматься в гору. Самоед не боялся выдохнуться раньше времени – все равно скоро должно было стемнеть, и, хочешь не хочешь, пришлось бы делать привал. И продолжать путь с рассветом, за пару часов отдыха восстановив силы.

Уже заметно смеркалось, когда Комяк вышел к довольно широкой и глубокой безымянной реке. Немного поднявшись вверх по течению и решив, что искать брод бесполезно, самоед быстро разделся, скрутил в тугой узел одежду, засунул ее в вещмешок, связал лозой сапоги, повесил их на шею и решительно вошел в воду. Переплывать реку ему пришлось три раза. Сначала туда (с вещмешком и сапогами). Потом обратно. И опять на противоположный берег – на этот раз с карабином.

Потом он, немного отойдя от реки и даже не разжигая костра, наскоро перекусил тушенкой и сухарями и, нарезав елового лапника, прилег на него, чтобы забыться в чуткой полудреме охотника часа на полтора, а уже с первыми проблесками зари отправляться в дальнейший путь.

От реки, насколько Комяк помнил местность, до ближайшего сикта спасовцев было не менее тридцати верст. «Часов шесть пути», – прикинул самоед наутро, когда, как только в лесу чуть-чуть посветлело, поднялся со своей неудобной, но такой привычной таежнику лежанки из лапника и сразу, не тратя ни единой секунды на раскачку, закинул на плечо вещмешок и карабин и пошагал в глубь тайги. Так, будто и не спал еще две минуты назад, а лишь присел перемотать сбившуюся портянку. И по случаю выкурить папироску…

Вместо шести часов он уложился меньше чем в пять. Было девять утра, когда Тихон обнаружил первые признаки человеческого жилья, – сперва недавно выкошенную большую поляну с тремя стогами еще не вывезенного сена, потом большую полоску пшеницы. И сразу до него донесся близкий крик петуха. И ленивый собачий брех. «Вот прямо за этой рощицей, – определил самоед и трижды перекрестил себя кержацким двуперстием. – Собаки бы не набросились».

Сикт спасовцев открылся перед ним метрах в двухстах впереди, стоило ему выйти на опушку березовой рощи, предварительно продравшись через густые кусты тщательно обобранного малинника. Четыре крепких избы-пятистенка выстроились вдоль неширокой речушки. Избы-близняшки. Каждая по фасаду в три небольших окна с резными наличниками, выбеленными известкой. Каждая с потемневшей от времени драночной крышей. У каждой гостеприимно дымит труба. И лишь одна, крайняя слева, изба выделялась из этого квартета оленьими рогами, закрепленными на охлупке[3].

А шагах в тридцати от самоеда, удивленно уставившись на нежданного пришельца из пармы, стояли однорукий чернобородый мужик с литовкой и мальчик лет десяти. Оба были одеты в длинные домотканые рубашки, подпоясанные простыми пеньковыми веревками. У мужика на ногах Комяк сумел разглядеть лапти и онучи. Мальчик, кажется, был босым. Впрочем, высокая, еще не скошенная трава, скрывала его чуть ли не по пояс.

Не раздумывая ни секунды, Комяк решительно направился к спасовцам, но мужик, не дожидаясь его приближения, отвернулся и одной левой рукой начал настолько ловко махать литовкой, что ему позавидовал бы любой опытный косарь. Мальчик остался на месте и, приоткрыв щербатый рот, с удивлением взирал на незнакомого косоглазого дядьку.

– Бог на помочь, – громко произнес самоед.

Мужик не ответил. Только: «Вжик, вжик» – звенела коса. И удивленный мальчик громко сглотнул слюну.

– Бог в помощь, братец, – повторил самоед, и на этот раз мужика проняло.

Он обернулся и исподлобья посмотрел на Комяка. Его взгляд, казалось бы, говорил: «И до чего же вы все меня заманали. Шаритесь тут, понимаешь, целыми толпами, косить не даете. Мать вашу!»

– Пошто пришел? – Голос у мужика был глухим и негромким. – Неча тебе здеся делать.

– Неча бы делать, так не пришел бы, – отрезал Комяк. – Нужда привела. Большая нужда.

Всем своим видом мужик демонстрировал, что ему глубоко наплевать на любую нужду. Хоть большую, хоть малую. Но все же он задал лаконичный вопрос:

– Что за нужда?

– Товарищ в парме у меня помирает. Грудь застудил. Если не приютите, не выживет.

Мужик протянул литовку мальчишке, вытер ладонь о полу рубашки. У него в глазах промелькнула искорка интереса.

– Грех это, – пробормотал он.

– Что грех? Что не выживет? Или что приютите, поможете?

– Грех это, – тупо повторил мужик. И добавил: – Не мне то решать.

– Так отведи меня к тому, кто решает, – взмолился Комяк.

Он был готов раздавить этого чернобородого тормоза.