На границе тучи ходят хмуро... - Алексей Кулаков

Алексей Кулаков

На границе тучи ходят хмуро…

Посвящается моим любимым женщинам, маме и жене, — без них книги бы не было.

ПРОЛОГ

То, что охота не задалась, стало понятно почти сразу. Мелкий дождик прямо-таки шептал: спать, спать… На следующий день ничего не изменилось, но все же, немного подзаправившись «жидким топливом», несгибаемые охотники выдвинулись на поиск какой-нибудь живности. Желательно косуль (на них даже лицензия имелась), но под вечер все согласны были даже на одинокого зайца — тогда было бы чем оправдать целый день бессмысленных шатаний по лесам и полям необъятной родины. Увы! Пришлось (как и всегда) отвести душу на пустых пивных банках и березовых чурбачках. Точку в этих немудреных развлечениях поставила начавшаяся на закате летняя гроза — красивая, с полыханием разрядов на полнеба, громом, от которого закладывало уши, и косыми струями теплого ливня. Все охотники, весело перекрикиваясь, потрусили к палаткам, а один решил снять буйство стихий на цифровик, для чего немного отошел в поле, где и принялся периодически сверкать вспышкой. Последнее, что все запомнили отчетливо, — двойная вспышка со стороны одинокого силуэта, слегка размытого в водяной пыли: маленькая — из его рук и большая, соединившая землю и небо толстым плазменным жгутом. Потом настало время запредельного ЗВУКА, раздирающего тело и сознание… Когда первые, кто очнулся, подбежали поближе в поисках своего товарища, их почти сразу и дружно вывернуло — от густого запаха горелого мяса. Тела никто так и не нашел…

Все, что я почувствовал, — как вспыхнул призрачно-белый свет. И еще вибрацию в теле, такую, что казалось, будто рассыпаюсь на части. Темнота. Мягкая и обволакивающая, она стремилась растворить в себе, размывая любые мысли и желания. Со странным безразличием я просто ждал, но ничего не происходило. Постепенно я начал различать окружающее — стал виден поток черного… света и отдельные мягкие струи в нем, мерцающие множеством разноцветных искорок, иногда окутанных завораживающим и манящим серебристо-синим туманом. Одни искорки покалывали… ласково, что ли? Другие воспринимались как перекрученный клубок стальной проволоки с зазубринами на концах. Как долго это продолжалось, не знаю. Может, двигался поток, а может, я в нем. Понять было сложно. Постепенно внимание все больше и больше стала привлекать «ласковая» искра. Вот она вспыхнула особенно ярко и тут же затлела тускло-тускло, заслоняя собою все вокруг, незаметно вырастая в размерах, наливаясь силой, настойчиво притягивая и маня к себе, все ближе и ближе. Наконец все окончательно погасло, уступая ее настойчивому сиянию, вспышка и сразу следом — тьма…

ГЛАВА 1

Боль. Она жгучим огнем разорвала покой души и принесла ощущение жизни. Все пять чувств корчились от нее, вымывая из разума равнодушие — по капле, струйкой, полноводной рекой… После пришел черед Хлада, и от него трясло так, что даже ослепляющие вспышки света во тьме были не сразу осознаны. Но постепенно они стали восприниматься как… пощечины? С громыхающим скрежетом вернулся слух, и из размыто-серой пелены сразу прошелся напильником по нервам слегка «плавающий» голос:

— Юнкер? Вы меня слышите? Гм?

— Агхкхха… Гэ а?

— О! Он пришел в сознание, господин штабс-капитан!

— Благодарю вас, я это заметил.

Новый голос был гораздо глуше первого.

— Юнкер Агренев, вы слышите меня? Как вы себя чувствуете?

— Доктор, позвольте заметить — корнет Агренев!

— Для меня он прежде всего пациент, а все прочее…

Голоса отдалились, и мягко подступившая, ласковая темнота укутала собою сознание, унеся его в беспамятство.

Он пришел в себя, как будто всплыл из толщи воды к солнцу и небу: плавно, мягко и немного растянуто по времени. Первое, что увидел, — это потолок. Грубо побеленный, в мелких трещинках — и взгляд тут же зацепился за одну из них, помогая прийти в себя. Постепенно возникло понимание: живой!!! Руки, ноги — все на месте и цело! Тело, правда, ломает так, как будто вагон с углем разгрузил. Слабой, словно чужой рукой провел по себе в поисках ожогов или ран… и… и… и хрипло каркнул:

— Похоже, крыша все же улетела!!

Правду говорят: утро оказалось заметно лучше вечера. Чужая память, а вернее, обрывки и куски ее, воспринималась теперь как собственная. К сожалению, информации крайне не хватало — но лучше хоть что-то, чем совсем ничего.

«Итак, что мы имеем?»

Вчера у юнкера Агренева был торжественный выпуск из Павловского военного училища и построение-парад по случаю получения первого офицерского чина — в высочайшем присутствии. Яркое солнце, звуки оркестра, нереально сочные цвета — и над всем этим гремит сильный голос… ага, начальника училища? Хм, может, и нет, но бывший хозяин тела явно трепетал перед его обладателем.

— Князь, поздравляю вас корнетом!

«Нормально, я еще, оказывается, и аристократ!»

— Благодарю вас, ваше…

На этом фильм-воспоминание резко оборвался, напоследок одарив слабым отголоском боли в висках. Отсортировав то, что осталось, он не смог даже определить, как его — м-да!.. — теперь звать-величать, то есть собственное имя и отчество. А когда-то звали Леней-Леонидом…

«А значит, что? Остается всем и каждому поведать о моей… гм… амнезии! И валить подальше от всех, кто знал меня прежнего, подальше и побыстрее. Потому как я сегодня не такой, как вчера, — и сильно не такой».

От размышлений отвлекло сильное желание посетить… сортир, как подсказала ново-старая память. Блин!!! Ну просто день открытий, чтоб их! Тело заметно «тормозило», как будто передвигалось под водой. Шаркнув ногой под койкой, он тут же выпнул наружу эмалированный тазик знакомой формы — утка обыкновенная, медицинская.

«А жизнь-то, похоже, налаживается, а?»

ГЛАВА 2

Отныне и навсегда он — князь Агренев, Александр Яковлевич. После завершения торжеств по случаю окончания славного Первого Павловского военного училища, расположенного в не менее славном городе Санкт-Петербурге, он был найден без сознания на полу рядом со своей койкой в казарме. Попытки привести в чувство успеха не имели, и безвольную тушку «обессилевшего от эмоций» князя на руках перенесли в лазарет училища, где он и провалялся пять дней, пока не пришел в сознание. Товарищи по учебе уже разъехались наслаждаться месячным отпуском, наставники большей частью тоже, на освободившиеся койки выпускников уже (и с немалым энтузиазмом) переселились довольные и счастливые бывшие первокурсники… перед тем как отбыть на сборы в Красносельский летний лагерь. Сейчас начало июня, и вообще, бедный он, несчастный сиротинушка… Последнее утверждение есть натуральный факт. Матушка умерла через три года после его рождения, а отец преставился пять лет назад (но и до этого не баловал вниманием единственного сына). Так что юнкер Агренев всю свою сознательную жизнь жил и учился на казенном коште — то бишь на полном государственном обеспечении. Ко всему еще имел вполне заслуженную репутацию рохли и зубрилы, вежливо-предупредительного с учителями и курсовыми офицерами, но нелюдимого со сверстниками.

Все это удалось узнать из рассказов появившейся «сиделки-говорилки», то есть Старшего Лазаретного Служителя (только так, и желательно все с большой буквы), представившегося Николаем Исааковичем. Он читал для развлечения (явно своего) нотации третий час подряд. У-у-у-у!!! Когда «больной» уже решил было: все — умираю! — разговорчивого дядю позвали. Но! Оказалось, что радоваться было рано. Стоя в дверном проеме, Старший Лазаретный Садист… то есть конечно же — Служитель, просто раздавил своим обещанием вернуться поскорее, чтобы и дальше развлекать князя интересной и поучительной беседой:

— Конечно, если вы не будете спать, Александр!!!

«Да я и рад бы, но увы…»

Пока этот г… говорил — в сон клонило неимоверно. А только ушел, и сонливость мигом исчезла. Хотелось смеяться, прыгать и вообще… тело просило движения. Радость омрачало только одно обстоятельство: странные рефлексы, доставшиеся ему в наследство. Мало того, что все движения были уж очень «задумчивыми», так еще и выразить свое удивление посредством крепких выражений ну никак не удавалось! Уже на втором-третьем слове губы и язык словно замораживало, а мышцы лица немели. Хорошо еще, что хотя бы про себя можно было облегчить душу. Встал, походил по комнатушке, набил немножко синяков — поочередно о тумбочку, койку и подоконник, проведал утку (по размеру больше похожую на тазик), прилег и незаметно как-то взял да и заснул.

Утром его разбудили в несусветную рань, и только для того, чтобы поинтересоваться: а не желает ли больной чего-нибудь? Так как спросонья вместо слов наружу просился только мат, то и получилось, что не хочется ничего — раз уж промолчал. Опять заснуть не удалось, поэтому Александр с раздражением встал, походил, умылся-облегчился и от скуки решил поработать над координацией. Именно поэтому, когда в палату зашел (и ведь даже не постучал перед этим, зараза) Николай Исаакович, он с удивлением и негодованием обнаружил, что больной грубо нарушает распорядок. Вместо того чтобы смирно лежать на койке в ожидании обхода и энергично стонать, пациент старательно махал руками и ногами, разминаясь, да еще и песенку какую-то напевал! Неодобрительно поджав губы, Старший Лазаретный Служитель изволил сделать замечание: