Моя нестерпимая быль - Юрий Домбровский

Юрий Домбровский

Моя нестерпимая быль

Когда жестокий приговор удалит меня, не допуская никого взять меня на поруки, — моя жизнь будет находиться в этих стихах. Они навсегда останутся при тебе, как мое поминание.

Вот когда ты на них взглянешь, ты снова и снова увидишь то самое главное, что было посвящено тебе. Земля может забрать себе лишь мой прах, принадлежащий ей. Но дух мой — он у тебя.

А это моя лучшая часть. Поэтому ты утратишь лишь подонки жизни, добычу червей. Мой труп, подлую жертву разбойничьего ножа, слишком низкую, чтобы ее еще вспоминать.

Единственно драгоценным было то, что содержалось во мне. И вот оно с тобой.

«Я не соблюл родительский обычай…»

Я не соблюл родительский обычай,Не верил я ни в чох, ни в птичий грайУшли огни, замолк их гомон птичий,И опустел иконописный Рай.Взгляни теперь, как пристально и простоВдали от человечьих нор и гнездГлядят кресты таежного погостаВ глаза ничем не возмутимых звезд.Здесь сделалась тоска земли близка мне,Здесь я увидел сквозь полярный свет,Как из земли ползут нагие камниХолодными осколками планет.Могила неизвестного солдата!Остановись, колени преклоня,И вспомни этот берег ноздреватый,Зеленый снег и на снегу — меня.Здесь над землей, израненной и нищей,Заснувшей в упованьи наготы,Я обучался кротости кладбищаВсему тому, что не умеешь ты.

Зима 1941 г.

«Медлительный еврей с печальными глазами…»

Медлительный еврей с печальными глазамиМне говорит о тайнах бытия:Как человеком сделалась змея,Накормленная райскими плодами.Все спит кругом, — нет третьего меж нами,Но ты со мной, бессонница моя!

Он мудр и тих. Все библии изведав,Ведет он неуклонно речь свою,Как сделал из Молчалина змеюВ комедии премудрый Грибоедов.Все спит кругом — никто не слышит бреда,Никто не слышит сказку про змею.

Мой Господин! Ты знаешь жизнь мою:Мой скорбный путь и грустную победу.Ты дал мне ум, велел мне плод отведать.Стать хилым и похожим на змею.Теперь я стар! Спаси ж меня от бреда,А бурю я любую простою!

«Я вновь один…»

Я вновь один, и есть Барон,И есть разбросанные корки,И крики западных воронВокруг украденной махорки;Сухая сука, две шестерки,И вор, по прозвищу Чарльстон.Вот он мне ботает про то,Как он подпутал генерала,Как дочь несчастного бежала,Его хватая за пальто.А он приплясывал, смеясь,Плечами поводил картинноИ говорил: «Отстань, падлина,Я честный вор, отлипни, мразь!»

Она сбежала от отцаИ по банам его ловила,Потом сто тысяч закосилаИ отмолила, откупилаИ задарила молодца.Я все прослушал до концаИ призадумался уныло:Зачем любви нужна могилаИ тяжесть крестного венца?Зачем сознанью подлецаВсегда одно и то же мило:«Она страдала и любила,И все прощала до конца!»Как мне противен разум мой,Мое тупое пониманье.Он не потащится с сумой,Он не попросит подаянья.Но как его ты не зови,Он все пойдет своей дорогойСорвать с поруганной любвиВенец блестящий и убогий!О ложь! О милое ничто!Любви прекрасное начало.Тот край, где дочка генералаПо людным улицам бежала,Хватая вора за пальто.

Дай мне, сияя и скорбя,Моей любви шепнуть неловко:«Я все простил тебе, дешевка…Мне очень трудно без тебя!»

Мыши

Нет, не боюсь я смертного греха,Глухих раскатов львиного рычанья:Жизнь для меня отыщет оправданьеИ в прозе дней, и в музыке стиха.Готов вступить я с ним в единоборство,Хлыстом смирить его рычащий гневДа переменит укрощенный левЗвериный нрав на песье непокорство!В иных грехах такая красота,Что человек от них светлей и выше,Но как пройти мне в райские врата,Когда меня одолевают мыши?Проступочков ничтожные штришки:Там я смолчал, там каркнул, как ворона.И лезут в окна старые грешки,Лихие мыши жадного Гаттона.Не продавал я, не искал рабов,Но мелок был, но одевал личины…И нет уж мне спасенья от зубов,От лапочек, от мордочек мышиных…О нет, не львы меня в пустыне рвут:Я смерть приму с безумием веселым.Мне нестерпим мышиный этот зудИ ласковых гаденышей уколы!Раз я не стою милости твоей,Рази и бей! Не подниму я взора.Но Боже мой, казня распятьем вора,Зачем к кресту ты допустил мышей?

«Я по лесам один блуждал…»

Я по лесам один блуждал,О камни жесткий хлеб ломал.Когда же не хватало сил,Лопатою его рубил.Затем лопатою рубил,Что сам старателем служил.Был жесток этот черный хлебВысокий дар моих судеб,И горше не было сумыПод плоским небом Колымы.До смерти был один прогонВсе перепутала нелепость.Мой враг взлетел, как будто крепость,Своим подкопом поражен.Убийца — я,                убитый — он,Ложась в сугроб легко и слепо,Лицом, ободранным, как репа,Смущенно улыбался он.И тишина со всех сторон,И темнота ночного склепа.

И вот лежит в сугробах онОт стужи жесткий, ломкий, синий,Легчайший, словно алюминий,Несуществующий, как звон.Лежи, нарушивший закон,И разлетающийся в иней.Здесь каждый прав со всех сторонНавеки, присно и отныне!

Затем была еще пургаВ круженьи месяца и снега.От брега до другого брегаХодила с бубнами Яга.Я б в бурю не прогнал врага,Но друга я лишил ночлега.Его наутро принесли,Он жил до окончанья суток.Был бред таинственен и жуток…Мы постояли и ушли.Лежи, случайный гость земли,Она таких не любит шуток!

Другого друга на рукахЯ нес, покуда жил, а былиМы на краю земли, и вылиНад нами сосны в облаках.Над нами сосны в облаках,Как волки раненые, выли.Друзья нас палками лупили,Чтоб мы стояли на ногах,Чтоб болью пересилить страх,Чтоб ноги нас опять носили.— Хорошие ребята были:Шел человек, остался прах.— Но мы молчали, как в могиле,И нас оставили впотьмах.

Я через час стряхнул свой сон,Пошел, — а там, в снегу, осталасьНе человек, одна усталость.Я шел и думал: что же он?Был человек, остался сон,Воспоминание осталосьДа сосен дальний перезвон.К чему жалеть такую малость?Но возвратился и понесСам обмороженный до кости.Зачем? Не знаю. На погостеЕсть незастроенный откосТам воронье играет в кости,И вьюги, словно рой стрекоз,Жужжа, садятся на погост.Спи, разрешивший свой вопрос!Спи, нет, не попрошусь я в гости.Над кладбищем твоим мороз,И нет ни жалости, ни злостиОт скорбного холма до звезд.Спи, в смерти ты нашел приют,Мне и такого не дают!

Баллада

Не потому, что с нею мне светло,А потому, что с ней не надо света.

И вот на маленький помостВосходит старый шут.Я точно знаю, кем он былИ как его зовут.И с биографией егоЧастично я знаком.И песни я ему писалБлудливым языком.Его пластинки я верчуС любимой вполпьяна,Когда разведать захочу,О ком грустит она.Когда ж кругом и дождь, и грусть,И нету никого,Я повторяю наизусть«Безноженку» его.И если в ресторане джаз,И в рюмках вихрь огня,Какой-то старый пес ДугласВсе лезет на меня.Когда же шансы у меняНа жизнь невелики,И если милая змеяМне не подаст руки,И я сквозь наигрыш и спесьТак точно вдруг пойму,Что жизнь ушла, и вот я весь,Не нужный никому,Что только глупость трубит в рог,Что замок мой во сне,Что много у любви дорог,Но ни одной ко мне;Что только сон да крепкий чайЕще меня берут,Тогда я крикну: «ВыручайМеня, потертый шут!Соседи спят, в постели ночь,На сердце лай собак,Но ты способен мне помочь,Кривляка и пошляк…Явись ко мне и упокойБезногую мечту…И как отходную ей спой„Магнолию в цвету“!»

Солдат — заключенной